Романсеро
Шрифт:
Но я в негритянское верю лекарство.
Я написал эти несколько строф -
И, видите, снова и бодр и здоров.
– -----------------
1 Известнейшего маэстро Неудачника (ит.).
Фрагмент
Отстрани со лба венок ты,
На ушах нависший пышно,
Бер, чтобы свободней мог ты
Внять мой лепет, еле слышный.
Превратил мой голос в лепет
Пред великим мужем трепет -
Тем, чей гений так могуч,
В ком искусства
Мастерским приемам разным
Громкой славой он обязан:
Не свалилась прямо в рот
Слава эта без забот,
Как сопливому разине -
Вроде Моцарта, Россини.
Нет, наш мастер -- всех прямее,
Тем он дорог нам -- Бер-Мейер.
Он хвалы достоин, право,
Сам себе он создал славу -
Чистой силой волевой,
Мощью мышленъя живой,
Он в политике плел сети,
Все расчел он, как по смете,
Сам король -- его протектор,
И за то он стал директор
Над всей музыкальной частью,
Облечен такою властью ...
с коей, со всеподданнейшим почтение
я ныне вступаю в прения
ПЕСНЬ МАРКИТАНТКИ
Из времен Тридцатилетней войны
А я гусаров как люблю,
Люблю их очень, право!
И синих и желтых, все равно -
Цвет не меняет нрава.
А гренадеров я как люблю,
Ах, бравые гренадеры!
Мне рекрут люб и ветеран:
Солдаты и офицеры.
Кавалерист ли, артиллерист,-
Люблю их всех безразлично;
Да и в пехоте немало ночей
Я поспала отлично.
Люблю я немца, француза люблю,
Голландца, румына, грека;
Мне люб испанец, чех и шзед,-
Люблю я в них человека.
Что мне до его отечества, что
До веры его? Ну, словом,-
Мне люб и дорог человек,
Лишь был бы он здоровым.
Отечество и религия -- вздор,
Ведь это -- только платья!
Долой все чехлы! Нагого, как есть,
Хочу человека обнять я.
Я -- человек, человечеству я
Вся отдаюсь без отказу.
Могу отметить мелом долг
Тем, кто не платит сразу.
Палатка с веселым венком -- моя
Походная лавчонка...
Кого угощу мальвазией
Из нового бочонка?
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Женское тело -- те же стихи !
Радуясь дням созиданья,
Эту поэму вписал господь
В книгу судеб мирозданья.
Был у творца великий час,
Его вдохновенье созрело.
Строптивый, капризный материал
Оформил он ярко и смело.
Воистину женское тело -- Песнь,
Высокая Песнь Песней!
Какая певучесть и стройность во всем!
Нет в мире
Один лишь вседержитель мог
Такую сделать шею
М голову дать -- эту главную мысль
Кудрявым возглавьем над нею.
А груди! Задорней любых эпиграмм
Бутоны их роз на вершине.
И как восхитительно к месту пришлас
Цезура посредине!
А линии бедер: как решена
Пластическая задача!
Вводная фраза, где фиговый лист -
Тоже большая удача.
А руки и ноги! Тут кровь и плот
Абстракции тут не годятся,
Губы -- как рифмы, но могут при
Шутить, целовать и смеяться.
Сама Поэзия во всем,
Поэзия -- все движенья.
На гордом челе этой Песни печать
Божественного свершенья.
Господь, я славлю гений твой
И все его причуды,
В сравненье с тобою, небесный пс
Мы жалкие виршеблуды.
Сам изучал я Песнь твою,
Читал ее снова и снова.
Я тратил, бывало, и день и ночь,
Вникая в каждое слово.
Я рад ее вновь и вновь изучать
И в том не вижу скуки.
Да только высохли ноги мои
От этакой науки.
ЦИТРОНИЯ
То были детские года,
Я платьице носил тогда,
Я в школу только поступил,
Едва к ученью приступил.
Двенадцать девочек -- вся школа,
Лишь я -- герой мужского пола.
В клетушке-комнатке с утра
Весь день возилась детвора,-
Писк, лепет, щебетанье, гам,
Читали хором по складам,
А фрау Гиндерман -- барбос,
Украсивший очками нос
(То был скорее клюв совы),-
Качая головой, увы,
Сидела с розгой у стола
И больно малышей секла
За то, что маленький пострел
Невинно нашалить посмел,
Вмиг задирался низ рубашки,
И полушария бедняжки,
Что так малы и так милы,
Порой, как лилии белы,
Как розы алы, как пионы,-
Ах, эти нежные бутоны,
Избиты старою каргой,
Сплошь покрывались синевой!
Позор и поруганье, дети,-
Удел прекрасного на свете.
Цитрония, волшебный край,
Так звал я то, что невзначай
У Гиндерман открылось мне,
Подобно солнцу и весне,
Так нежно, мягко, идеально,
Цитронно-ярко и овально,
Так мило, скромно, смущено
И гнева гордого полно.
Цветок любви моей, не скрою,
Навеки я пленен тобою!
Стал мальчик юношей, а там -
Мужчиною по всем правам.
И -- чудо!
– - золотые сны