Романсеро

Гейне Генрих

Порталы, изваянья, колоннады,-

Застывший мир людей, зверей и птиц,

Кентавры, сфинксы, божества и гады.

Немало статуй женских из травы,

Из сорняков глядело ввысь уныло;

И время, злейший сифилис, -- увы!
–

Изящный нос наяды провалило.

И я увидел древний саркофаг,

Он уцелел под грудами развалин.

Там некто спал, вкусивший вечных благ,

И тонкий лик был нежен и печален.

Кариатиды, в скорби онемев,

Держали

гроб недвижно и сурово,

А по бокам чеканный барельеф

Изображал события былого.

И мне предстал Олимп, гора богов,

Развратные языческие боги;

С повязками из фиговых листков

Адам и Ева, полные тревоги.

И мне предстал горящий Илион,

Ахилл и Гектор в беге беспримерном,

И Моисей, и дряхлый Аарон,

Эсфирь, Юдифь и Гаман с Олоферном.

И были там Амур, шальной стрелок,

И госпожа Венера, и Меркурий,

Приап, Силен, и Бахус, пьяный бог,

И сам Плутон, владыка злобных фурий.

А рядом -- мастер говорить красно,

Преславная ослица Валаама;

Там -- Лот, бесстыдно хлещущий вино,

Здесь -- жертвоприношенье Авраама.

Там голову Крестителя несут

И пляшет пред царем Иродиада;

Здесь Петр-ключарь, и рай, и Страшный суд,

И сатана над черной бездной ада.

А тут Юпитер соблазняет жен,

Преступный лик в личине чуждой спрятав:

Как лебедь, был он с Ледой сопряжен,

Прельстил Данаю ливнем из дукатов.

За ним Диана в чаще вековой,

И свора псов над их добычей жалкой,

И Геркулес -- неистовый герой -

Сидит в одежде женщины за прялкой.

Святой Синай главу в лазурь вознес,

Внизу Израиль пляшет пред шатрами,

За ними отрок Иисус Христос -

Он спорит с ортодоксами во храме.

Прекрасный грек -- и мрачный иудей!

Везде контраст пред любопытным

И ярый хмель, как хитрый чародей,

Опутал все причудливым узором.

Но странный бред! Покуда без конца

Передо мной легенды проходили,

Себя узнал я в лике мертвеца,

Что тихо грезил в мраморной могиле.

Над головой моею рос цветок,

Пленявший ум загадочною формой.

Лилово-желт был каждый лепесток,-

Их красота приковывала взор мой.

Народ его назвал цветком страстей.

Он на Голгофе вырос, по преданью,

Когда Христос приял грехи людей

И кровь его текла священной данью.

О крови той свидетельствует он,-

Так говорят доверчивые люди,-

И в чашечке цветка запечатлен

Был весь набор мучительных орудий

Все, чем палач воспользоваться мог,

Что

изобрел закон людей суровый:

Щипцы и гвозди, крест и молоток,

Веревка, бич, копье, венец терновый.

Цветок, дрожа, склонялся надо мной,

Лобзал меня, казалось, полный муки;

Как женщина, в тоске любви немой

Ласкал мой лоб, мои глаза и руки.

О, волшебство! О, незабвенный миг!

По воле сна цветок непостижимый

Преобразился в дивный женский лик,-

И я узнал лицо моей любимой.

Дитя мое! В цветке таилась ты,

Твою любовь мне возвратили грезы;

Подобных ласк не ведают цветы,

Таким огнем не могут жечь их слезы!

Мой взор затмила смерти пелена,

Но образ твой был снова предо мною;

Каким восторгом ты была полна,

Сияла вся, озарена луною.

Молчали мы! Но сердце -- чуткий слух,

Когда с другим дано ему слиянье;

Бесстыдно слово, сказанное вслух,

И целомудренно любовное молчанье.

Молчанье то красноречивей слов!

В нем не найдешь метафор округленных,

Им скажешь все без фиговых листков,

Без ухищрений риторов салонных.

Безмолвный, но чудесный разговор,

Одна лишь мысль, без отзыва, без эха!

И ночь летит, как сон, как метеор,

Вся сплетена из трепета и смеха.

Не спрашивай о тайне тех речей!

Спроси, зачем блестит светляк полночный,

Спроси волну, о чем поет ручей,

Спроси, о чем грустит зефир восточный,

Спроси, к чему цветам такой убор,

Зачем алмаз горит в земной утробе,-

Но не стремись подслушать разговор

Цветка страстей и спящего во гробе.

Лишь краткий миг в покое гробовом,

Завороженный, пил я наслажденье.

Исчезло все, навеянное сном,

Растаяло волшебное виденье.

О смерть! Лишь ты, всесильна, как судьба

Даруешь нам блаженства сладострастье;

Разгул страстей, без отдыха борьба -

Вот глупой жизни призрачное счастье!

Как метеор, мой яркий сон мелькнул,

В блаженство грез ворвался грохот мира

Проклятья, спор, многоголосый гул,-

И мой цветок увял, поникнув сиро.

Да, за стеной был грохот, шум и гам,

Я различал слова свирепой брани,-

Не барельефы ль оживали там

И покидали мраморные грани?

Иль призрак веры в схемах ожил вновь

И камень с камнем спорит, свирепея,

И с криком Пана, леденящим кровь,

Сплетаются проклятья Моисея?

Да, Истине враждебна Красота,

Бесплоден спор, и вечны их разлады,