Романтические истории для девочек

Чарская Лидия Алексеевна

И вдруг его глаза встретились с моими. Я увидела столько гнева и в то же время тоски в его обычно добрых глазах, что невольно подалась вперёд, желая его утешить.

– А-а, – произнёс Василий Васильевич, – госпожа Иконина-вторая, про вас я чуть не забыл… Отвечайте басню!

Я медленно поднялась и, встав у парты, начала:

«Соседушка, мой свет!Пожалуйста, покушай». —«Соседушка, я сыт по горло». – «Нужды нет,Ещё

тарелочку; послушай:Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!»

Я не знаю, жаль ли мне было замученного классом учителя или совести не хватило следовать примеру моих подруг, но я читала ту именно басню, которая была задана нам на сегодня и которую я знала отлично. И чем дальше читала я, тем больше прояснялось хмурое, недовольное лицо учителя и тем ласковее сияли под очками его печальные и гневные до этого глаза.

– Отлично, Иконина! Спасибо! Успокоила старика… – произнёс Василий Васильевич, когда я кончила. – А про вас всех, – обратился он к классу, – будет доложено начальнице.

И, говоря это, он обмакнул перо в чернила и вывел крупное 5 – лучшую отметку – в журнальной клеточке против моей фамилии.

Лишь только прозвучал звонок и учитель вышел из класса, девочки повскакали со своих мест и окружили меня.

– Изменница! – кричала одна.

– Шпионка! – вторила ей другая.

– Дрянная! – пищала третья.

– Вон её! Не хотим шпионку! Прочь из класса! Вон, сию же минуту вон!

Вокруг меня были грозящие, искажённые до неузнаваемости лица; детские глазки горели злыми огоньками; голоса звучали хрипло, резко, крикливо.

– Если бы мы были мальчиками, мы бы «разыграли» тебя! – кричала Ляля Ивина, подскакивая ко мне и грозя пальцем перед самым моим носом.

– Да, да, «разыграли» бы! – вторила ей высокая рыжая Мордвинова. – У! Как разыграли б, а теперь только можем прогнать тебя. Вон!

И она толкнула меня, пребольно ущипнув за руку.

Горбунья Жюли одна из всех не кричала и не суетилась. Но я видела, как зло сверкали её глаза, устремлённые куда-то мимо меня в стену, и как она яростно кусала свои тонкие губы.

В ту же минуту кто-то схватил меня под одну руку, кто-то под другую, и меня потащили к дверям.

Я не помню хорошо, как я шла по коридору и даже шла ли я или нет, и только опомнилась, оставшись одна в большой мрачной комнате, заставленной шкапами.

Очевидно, злые девчонки притащили меня в гимназическую библиотеку и заперли в ней дверь на задвижку снаружи. По крайней мере, когда я подошла к двери, желая открыть её, она не поддавалась.

– Мамочка! Милая мамочка! Ты видишь, что они делают со мною и у дяди, и здесь! – прошептала я, с тоскою сжимая руки, и залилась слезами.

Мне так живо припомнилась счастливая жизнь в Рыбинске под крылышком у моей мамочки, без забот и волнений… Такая чудесная жизнь!

И, крепко стиснув голову руками, я бросилась на одно из кресел, стоявших в библиотеке, и глухо зарыдала.

– Ах, если бы только явилась какая-нибудь добрая фея и помогла мне, как помогла в сказке Сандрильоне её крёстная, – повторяла

я сквозь рыдания, – явилась бы, тронула меня волшебной палочкой по плечу – и всё бы стало по-старому: мамочка была бы жива, и мы бы по-прежнему жили в Рыбинске, и я бы училась под её руководством, а не в этой противной гимназии, где такие злые-злые девочки, которые так мучают меня! Ах, если бы только добрые феи существовали на земле! Добрые феи и волшебные палочки!..

И только что я успела подумать это, как ясно почувствовала прикосновение волшебной палочки к моему плечу. Я тихо вскрикнула и подняла голову. Но не златокудрая фея в золотом одеянии стояла передо мной, а красивая, стройная девочка лет пятнадцати или шестнадцати, с чудесными чёрными локонами, небрежно распущенными по плечам, в коричневом форменном платье и чёрном фартуке.

Она ласково обняла меня и спросила:

– О чём ты плачешь, девочка?

Я взглянула в её тонко очерченное личико, в её немного грустные чёрные глаза и вдруг неожиданно кинулась к ней на шею и, громко всхлипывая на всю комнату, проговорила:

– Ах, я очень, очень несчастна! Ах, почему вы не фея и не можете помочь мне!

– Бедная девочка, бедная маленькая девочка! Как мне жаль тебя! – проговорила она печально. – Я действительно не фея, а только Симолинь… графиня Анна Симолинь. Но я постараюсь успокоить тебя и помочь тебе, чем могу. Расскажи мне твоё горе, малютка!

И, говоря это, она нежно посадила меня к себе на колени, притянула к себе и, приглаживая своей ручкой мои волосы, ждала, когда я расскажу ей моё горе.

И я рассказала ей всё. И про мамочку, и про Рыбинск, и про дядину семью, и про злых девочек…

Она слушала меня очень внимательно и поминутно менялась в лице. Когда я ей рассказывала про смерть мамочки, она сделалась вся белая как снег, а когда я передавала ей, как злая Бавария хотела меня высечь, молоденькая графиня вся покраснела, как пион, и топнула ногою.

Когда я кончила мой недолгий рассказ, Анна крепко обняла меня и сказала:

– Мне особенно жаль тебя, потому что в твои годы у меня тоже умерла мама. Но я была всё-таки счастливее тебя: у меня остался папа, который очень, очень любит меня и делает всё, что я его ни попрошу. А у тебя никого нет, бедная, бедная девочка! Хочешь, я буду твоим другом? Да? Когда у тебя будет горе, приди сюда. Только чтобы злые девчонки не знали, что ты дружна со мною, а то они будут ещё хуже дразнить и мучить тебя. В гимназии нашей есть правило, которое запрещает девочкам маленьких классов дружить со старшими…

Но если тебе уж очень тяжело будет, ты обвяжи платком руку и выйди в перемену между двумя уроками в коридор. Я тогда буду знать, что ты вызываешь меня сюда, в библиотеку… Согласна?

– Ещё бы! – вскричала я радостным голосом и крепко-крепко поцеловала мою новую знакомую.

– Да, я и забыла самое важное! Как тебя зовут, девочка? – спросила молоденькая графиня.

– Еленой меня зовут у дяди, а мамочка… – начала я и запнулась.

– Как звала тебя твоя мамочка? – заинтересовалась юная графиня.