Романтические истории для девочек
Шрифт:
– Срам! Позор! Правда, Ивина! Правда! – подхватили в один голос все девочки.
– Травить Яшку! Извести его за это хорошенько! В следующий же урок затопить ему баню! – кричали в одном углу.
– Истопить баню! Непременно баню! – кричали в другом.
– Новенькая, смотри, если ты не будешь для Яшки бани топить, мы тебя изживём живо! – звенело в третьем.
Я ровно ничего не понимала, что говорили девочки, и стояла оглушённая, пришибленная. Слова «Яшка», «истопить баню», «травить» мне были совершенно непонятны.
– Только, смотри, не выдавать, не по-товарищески
– Берегись! Берегись! Если выдашь, мы тебя сами травить будем! Смотри!
– Неужели, мадамочки, вы думаете, что она не выдаст? Ленка-то? Да она вас всех с головой подведёт, чтобы самой отличиться. Вот, мол, я какая умница, одна среди них!
Я подняла глаза на говорившую. По бледному лицу Жюли было видно, что она злилась. Глаза её злобно горели, губы кривились. Я хотела ей ответить и не могла. Девочки со всех сторон надвинулись на меня, крича и угрожая. Лица их разгорелись. Глаза сверкали.
– Не смей выдавать! Слышишь? Не смей, а то мы тебе покажем, гадкая девчонка! – кричали они.
Новый звонок, призывающий к классу арифметики, заставил их живо отхлынуть и занять свои места. Только шалунья Ивина никак не хотела угомониться сразу.
– Госпожа Драчуникова, извольте садиться. Тут не полагается колясок, которые отвезли бы вас на ваше место! – кричала она.
– Ивина, не забывайте, что вы в классе, – прозвучал резкий голос классной дамы.
– Не забуду, мадемуазель! – самым невинным тоном произнесла шалунья и потом добавила как ни в чём не бывало: – Это неправда ведь, мадемуазель, что вы японка и приехали к нам сюда прямо из Токио?
– Что? Что такое? – так и подскочила на месте тощая барышня. – Как ты смеешь говорить так?
– Нет, нет, вы не беспокойтесь, мадемуазель, я также знаю, что неправда. Мне сегодня до урока старшая воспитанница Окунева говорит: «Знаешь, Ивушка, ведь ваша Зоя Ильинишна – японская шпионка, я это знаю наверное… и…»
– Ивина, не дерзи!
– Ей-богу же, это не я сказала, мадемуазель, а Окунева из первого класса. Вы её и браните. Она говорила ещё, что вас сюда прислали, чтобы…
– Ивина! Ещё одно слово – и ты будешь наказана! – окончательно вышла из себя классная дама.
– Да ведь я повторяю только то, что Окунева говорила. Я молчала и слушала…
– Ивина, становись к доске! Сию же минуту! Я тебя наказываю.
– Тогда и Окуневу тоже накажите. Она говорила, а я слушала. Нельзя же наказывать за то только, что человеку даны уши… Господи, какие мы несчастные, право, то есть те, которые слышат, – не унималась шалунья, в то время как остальные девочки фыркали от смеха.
Дверь широко распахнулась, и в класс ввалился кругленький человечек с огромным животом и с таким счастливым выражением лица, точно ему только что довелось узнать что-то очень приятное.
– Ивина сторожит доску! Прекрасно! – произнёс он, потирая свои пухлые маленькие ручки. – Опять нашалила? – лукаво прищуриваясь, произнёс кругленький человечек, которого звали Адольфом Ивановичем Шарфом и который был учителем арифметики в классе маленьких.
– Я наказана за то
– Скверная девчонка! – произнесла Зоя Ильинишна, и я видела, как она вся дрожала от волнения и гнева.
Мне было сердечно жаль её. Правда, она не казалась ни доброй, ни симпатичной, но и Ивина отнюдь не была добра: она мучила бедную девушку, и мне было очень жаль последнюю.
Между тем кругленький Шарф задал нам арифметическую задачу, и весь класс принялся за неё. Потом он вызывал девочек по очереди к доске до окончания урока.
Следующий класс был батюшкин. Строгий на вид, даже суровый, священник говорил отрывисто и быстро. Было очень трудно поспевать за ним, когда он рассказывал о том, как Ной построил ковчег и поплыл со своим семейством по огромному океану, в то время как все остальные люди погибли за грехи. Девочки невольно присмирели, слушая его. Потом батюшка стал вызывать девочек по очереди на середину класса и спрашивать заданное.
Была вызвана и Жюли.
Она стала вся красная, когда батюшка назвал её фамилию, потом побледнела и не могла произнести ни слова.
Жюли не выучила урока.
Батюшка взглянул на Жюли, потом на журнал, который лежал перед ним на столе, затем обмакнул перо в чернила и поставил Жюли жирную, как червяк, единицу.
– Стыдно плохо учиться, а ещё генеральская дочка! – сердито произнёс батюшка.
Жюли присмирела.
В двенадцать часов дня урок Закона Божия кончился, и началась большая перемена, то есть свободное время до часу, в которое гимназистки завтракали и занимались чем хотели. Я нашла в своей сумке бутерброд с мясом, приготовленный мне заботливой Дуняшей, единственным человеком, который хорошо относился ко мне. Я ела бутерброд и думала, как мне тяжело будет жить на свете без мамочки и почему я такая несчастная, почему я не сумела сразу заставить полюбить себя и почему девочки были такие злые со мною.
Впрочем, во время большой перемены они так занялись своим завтраком, что забыли обо мне. Ровно в час пришла француженка, мадемуазель Меркуа, и мы читали с нею басни. Потом худой, как вешалка, длинный немецкий учитель делал нам немецкую диктовку – и только в два часа звонок возвестил нам, что мы свободны.
Как стая встряхнувшихся птичек, бросился весь класс врассыпную к большой прихожей, где девочек ждали уже их матери, сёстры, родственницы или просто прислуга, чтобы вести домой.
За нами с Жюли явилась Матильда Францевна, и под её начальством мы отправились домой.
Глава X
Филька пропал. – Меня хотят наказать
Опять зажгли громадную висячую люстру в столовой и поставили свечи на обоих концах длинного стола. Опять неслышно появился Фёдор с салфеткой в руках и объявил, что кушать подано. Это было на пятый день моего пребывания в доме дяди. Тётя Нелли, очень нарядная и очень красивая, вошла в столовую и заняла своё место. Дяди не было дома: он должен был сегодня приехать очень поздно. Все мы собрались в столовой, только Жоржа не было.