Романтические истории для девочек
Шрифт:
Я снова взглянула на тётю Нелли и не узнала её лица. Всегда спокойное и красивое, оно как-то подёргивалось в то время, когда она говорила.
– Вы правы, Матильда Францевна. Девочка неисправима. Надо попробовать наказать её чувствительно. Распорядитесь, пожалуйста. Пойдёмте, дети, – произнесла она, обращаясь к Нине, Жоржу и Толе.
И, взяв младших за руки, вывела их из кладовой.
На минуту в кладовую заглянула Жюли. У неё было совсем уже бледное, взволнованное лицо, и губы её дрожали, точь-в-точь как у Толи.
Я взглянула на неё умоляющими
– Жюли! – вырвалось из моей груди. – Ведь ты знаешь, что я не виновата. Скажи же это.
Но Жюли ничего не сказала, повернулась на одной ножке и исчезла за дверью.
В ту же минуту Матильда Францевна высунулась за порог и крикнула:
– Дуняша! Розог!
Я похолодела. Липкий пот выступил у меня на лбу. Что-то клубком подкатило к груди и сжало горло.
Меня? Высечь? Меня – мамочкину Леночку, которая была всегда такой умницей в Рыбинске, на которую все не нахвалились?.. И за что? За что?
Не помня себя, я кинулась на колени перед Матильдой Францевной и, рыдая, покрывала поцелуями её руки с костлявыми крючковатыми пальцами.
– Не наказывайте меня! Не бейте! – кричала я исступлённо. – Ради бога, не бейте! Мамочка никогда не наказывала меня. Пожалуйста. Умоляю вас! Ради бога!
Но Матильда Францевна и слышать ничего не хотела. В ту же минуту просунулась в дверь рука Дуняши с каким-то отвратительным пучком. Лицо у Дуняши было всё залито слезами. Очевидно, доброй девушке было жаль меня.
– А-а, отлично! – прошипела Матильда Францевна и почти вырвала розги из рук горничной. Потом подскочила ко мне, схватила меня за плечи и изо всей силы бросила на один из сундуков, стоявших в кладовой.
Голова у меня закружилась сильнее… Во рту стало горько и как-то холодно зараз. И вдруг…
– Не смейте трогать Лену! Не смейте! – прозвенел над моей головой чей-то дрожащий голос.
Я быстро вскочила на ноги. Точно что-то подняло меня. Передо мной стоял Толя. По его детскому личику катились крупные слёзы. Воротник курточки съехал в сторону. Он задыхался. Видно, что мальчик спешил сюда сломя голову.
– Мадемуазель, не смейте сечь Лену! – кричал он вне себя. – Лена сиротка, у неё мама умерла… Грех обижать сироток! Лучше меня высеките. Лена не трогала Фильку! Правда же, не трогала! Ну, что хотите сделайте со мною, а Лену оставьте!
Он весь трясся, весь дрожал, всё его тоненькое тельце ходуном ходило под бархатным костюмом, а из голубых глазёнок текли всё новые и новые потоки слёз.
– Толя! Сейчас же замолчи! Слышишь, сию же минуту перестань реветь! – прикрикнула на него гувернантка.
– А вы не будете Лену трогать? – всхлипывая, прошептал мальчик.
– Не твоё дело! Ступай в детскую! – снова закричала Бавария и взмахнула надо мною отвратительным пучком прутьев.
Но тут случилось то, чего не ожидали ни я, ни она, ни сам Толя: глаза у мальчика закатились, слёзы разом остановились, и Толя, сильно пошатнувшись, изо всех сил грохнулся в обмороке на пол.
Поднялся крик, шум, беготня, топот.
Гувернантка бросилась к мальчику, подхватила его на руки и понесла
Размышляя таким образом, я присела на край сундука, стоявшего в кладовой, и сама не знаю как, но сразу заснула, измученная перенесёнными волнениями.
Глава XI
Маленький друг и ливерная колбаса
– Тс! Ты не спишь, Леночка?
Что такое? Я в недоумении открываю глаза. Где я? Что со мною?
Лунный свет льётся в кладовую через маленькое окошко, и в этом свете я вижу маленькую фигурку, которая тихо прокрадывается ко мне.
На маленькой фигурке длинная белая сорочка, в каких рисуют ангелов, и лицо у фигурки – настоящее лицо ангелочка, беленькое-беленькое, как сахар. Но то, что фигурка принесла с собою и протягивала мне своей крошечной лапкой, никогда не принесёт ни один ангел. Это что-то – не что иное, как огромный кусок толстой ливерной колбасы.
– Ешь, Леночка! – слышится мне тихий шёпот, в котором я узнаю голосок моего недавнего защитника Толи. – Ешь, пожалуйста.
Ты ничего ещё не кушала с обеда. Я подождал, когда они все улягутся, и Бавария также, пошёл в столовую и принёс тебе колбасу из буфета.
– Но ведь ты был в обмороке, Толечка! – удивилась я. – Как же тебя пустили сюда?
– Никто и не думал меня пускать. Вот смешная девочка! Я сам пошёл. Бавария уснула, сидя у моей постели, а я к тебе… Ты не думай… Ведь со мной часто это случается. Вдруг голова закружится, и – бух! Я люблю, когда со мною это бывает. Тогда Бавария пугается, бегает и плачет. Я люблю, когда она пугается и плачет, потому что тогда ей больно и страшно. Я её ненавижу, Баварию, да! А тебя… тебя… – Тут шёпот оборвался разом, и вмиг две маленькие захолодевшие ручонки обвили мою шею, и Толя, тихо всхлипывая и прижимаясь ко мне, зашептал мне на ухо: – Леночка! Милая! Добрая! Хорошая! Прости ты меня, ради бога… Я был злой, нехороший мальчишка. Я тебя дразнил. Помнишь? Ах, Леночка! А теперь, когда тебя мамзелька выдрать хотела, я разом понял, что ты хорошая и ни в чём не виновата. И так мне жалко тебя стало, бедную сиротку! – Тут Толя ещё крепче обнял меня и разрыдался навзрыд.
Я нежно обвила рукою его белокурую головку, посадила его к себе на колени, прижала к груди. Что-то хорошее, светлое, радостное наполнило мою душу. Вдруг всё стало так легко и отрадно в ней. Мне казалось, что сама мамочка посылает мне моего нового маленького друга. Я так хотела сблизиться с кем-нибудь из детей Икониных, но в ответ от них получала одни только насмешки и брань. Я охотно бы всё простила Жюли и подружилась с нею, но она оттолкнула меня, а этот маленький болезненный мальчик сам пожелал приласкать меня. Милый, дорогой Толя! Спасибо тебе за твою ласку! Как я буду любить тебя, мой дорогой, милый!