Романтика неба
Шрифт:
Бортрадист Бедросов, худощавый сержант с широкими черными бровями, подхватив груз, сказал:
— А ты крепкий, Жучок, молодец! — и, увидев меня, предупреждающе шепнул: — Майор!
Мальчик оглянулся, поправил шапку и, лихо взяв под козырек, поздоровался со мной:
— Здравствуйте, товарищ гвардии майор!
— Здравствуй, — сказал я. — Это ты Жучок?
— Я! — глядя на меня живыми серыми глазами, с готовностью ответил мальчик.
— Что-то имя странное у тебя. Или это прозвище? Не похоже. Жучок должен быть черным,
Мальчик снисходительно улыбнулся:
— А это не имя. Фамилия у меня такая — Жучок. А звать Иваном. Иван Жучок.
— А сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
Я посмотрел на него с недоверием:
— Будто?
Жучок смутился, поправил шапку и принялся носком валенка ковырять в снегу ямку.
— Ну, не четырнадцать, конечно, а одиннадцать, — признался он. — Это я так, прибавляю, чтобы в бой меня взяли — фашистов бить. Да вот все говорят — мал. А я из пулемета могу стрелять, гранаты бросать.
Внезапно он обернулся, посмотрел укоризненно на своих застывших от любопытства товарищей:
— Ну, чего встали?! Уж и поговорить не дадут. «Мстители». Грузить надо, помогать фронту. Как уговорились?.. — И ко мне: — Разрешите продолжать погрузку, товарищ гвардии майор?
— Грузите, — ответил я и отошел от самолета.
Темнело. Сосновый бор наливался чернотой. И только там, где дымились пожары, розовели слегка макушки сосен да грязноватым заревом отсвечивали облака. Изредка глухо, раскатисто ухало. Мерцая в морозном воздухе, взлетали ракеты.
Вылетать было рано, и я стоял, глядя на сверкающие вдали орудийные сполохи. Кто-то, поскрипывая снегом, подошел ко мне сзади, вздохнул и помолчал, видимо, не решаясь заговорить. Я обернулся. Это был Жучок.
— Ты ко мне?
— К вам! — обрадовался мальчик. — Я хочу попросить… Товарищ командир, возьмите меня с собой к партизанам! Там мое родное село.
— Ах, вон оно что! А ты разве не здешний?
— Нет, не здешний.
И он назвал местечко, куда лежал наш путь. Я подозрительно покосился на мальчика. Знал ли он наш маршрут, или это случайное совпадение?
— Нет, Ваня, мы летим совсем не туда, — проверяя его, соврал я. — Мы… правее. Значительно правее.
— Ну и что же? — просто ответил он. — Ведь на запад же? За линию фронта? — И добавил мечтательно: — Мне бы лишь к партизанам попасть, а уж там я доберусь. Моего батьку каждый знает. Он у меня боевой, хороший!..
И в голосе его послышались такие теплые, горделивые нотки, что сердце мое дрогнуло, и я едва не сказал: «Ну, ладно, давай!» И сказал бы, если бы вдруг кто-то не крикнул сердито:
— Ты опять здесь, дрянной мальчишка?!
Это был начальник штаба.
— Все готово, — сказал он, обращаясь ко мне. — Можно вылетать. Погода в Куреновской хорошая…
Стоявший поодаль Жучок вскрикнул сдавленно:
— К батьке?!
Капитан сердито фыркнул:
— Вот чертенок! Сладу
Начальник штаба протянул мне журнал и пакет, подсветил фонариком:
— Вот, распишитесь. Пакет вручите командиру.
На горизонте за лесом один за другим неслышно вспыхнули взрывы. Выхваченные из темноты самолеты окрасились на миг в бордово-красный цвет, блеснули стеклами кабин и вновь потерялись в ночи.
Расстегнув шинель, капитан прикрылся от ветра полой, закурил. Огонек его трубки затлел, засветился, озарив кончик сухого хрящеватого носа.
— Ну, майор, ни пуха вам, ни пера!.. Пошли, Жучок.
Но Жучка не было.
— Удрал, — добродушно проворчал капитан. — Обиделся.
…В иссиня-черном бархатном небе горят, переливаются звезды. С высоты двух километров они кажутся ярче и холодней. Внизу, под самолетом, темнеют леса с извилистыми лентами заснеженных рек, с прямыми тонкими ниточками шоссейных и железных дорог. Села и хутора угрюмо спят, настороженные, непокорные. Здесь, в этих лесах, враг не был хозяином.
Положив на колени планшет, штурман склонился над картой. Тусклый свет лампочки освещает штурвал, кисть руки и, мягко отражаясь от приборов, вырисовывает широкоскулый профиль с упрямо сжатыми губами. Губы шевельнулись, что сказал штурман, я не расслышал. Что-то грохнуло, затрещало, и перед глазами запрыгали голубые молнии. Удары, тяжелые и частые, потрясли самолет. В наушниках крики радиста: «Истребитель!» И снова: «Тук-тук-тук!» — стрельба из бортового пулемета.
Потом все кончилось так же резко и неожиданно. В наушниках тяжелое дыхание радиста и хриплый голос:
— Товарищ командир! Атака отбита. Фашист подожжен…
Я силюсь унять дрожь в коленках. В горле пересохло, и, так же как радист, хриплым голосом отвечаю:
— Молодец, Бедросов!..
В кабине густо пахнет пороховыми газами. Светятся циферблаты приборов, мерцают звезды на небе. Они кажутся ярче, даже видно крыло, поблескивающее металлом. Штурман возится в своем кресле, вытягивает шею, смотрит за борт.
— Правый мотор горит, — угрюмо, без волнения докладывает он.
— Что-о?! Правый мотор?.. — Я приподнимаюсь на сиденье: — А, ч-черт!..
Из-под капота по крылу, словно уголки пионерского галстука, трепещут красные язычки.
«Пожар!» — страшное слово для летчиков. Это означает: «Секунд через тридцать-сорок взорвутся баки. Надо прыгать с парашютами!»
Охваченный страхом, я бессознательным движением руки перекрываю бензокран, увеличиваю до отказа обороты горящему мотору: так скорее выработается бензин из карбюратора.