Романтика неба
Шрифт:
А перед самым носом; пах! пах! пах! — несколько взрывов подряд.
— Толя! Толя! Третий фотаб не взорвался! Ухо-ди-и-и! — Это штурман.
— Саша, не бойся, не попадут!..
И в это время странный звук, будто кто карандашом проткнул бумагу: ширк! ширк! ширк! — и в правом крыле появились три зияющие пробоины, а по левому змеевидным шнуром пробежала огненная полоса. В голове мелькнуло: «Конец! Отжила машина!.. Надо хоть Сиваш перетянуть…»
Полный газ моторам, штурвал от себя. Уйти! Уйти подальше, пока машина управляема!..
Крыло горит. Все больше, больше. Пытаясь
— Приготовиться прыгать!..
А зенитки бьют, бьют. Мелькнула досада: «Увидели! Ликуют…» Самолет заваливает влево. От элерона остался кусочек.
— Прыгайте! Прыгайте!.. Мишка, пошел! — это радисту.
Ломовский в ответ:
— Товарищ командир, как быть — Вайнер без сознания.
Алексеев тотчас же нашелся:
— Раскрой парашют и вытолкни в люк!..
— Есть!.. Раскрыл… Бросил! Толя, я пошел, прощай!..
— Прощай, Миша!..
Взгляд в переднюю кабину. Штурман на месте: сидит, ждет особой команды, а может быть, боится: он никогда не прыгал.
Машина — как факел.
— Саша! Прыгай!!
Артемов метнулся к люку. Открыл и замер.
— Прыгай, Саша!..
— Толя, прощай!.. — и пропал.
В тот же момент резко заглох мотор. Машину мотнуло, положило на спину. И вот она со страшным воем мчится к земле, вращаясь вокруг своей оси. Тошнотворно замелькали прожектора. Алексеева центробежной силой придавило к креслу. Едва-едва хватило сил поднять пудовую руку и открыть фонарь, а подняться не смог.
Машина падала устойчиво, и надежды на то, что спадет перегрузка, не было. Короткий взгляд на приборную доску: скорость 600, высота 800…
Что же — так и погибать?!
Стиснув зубы, набрался сил и, упершись ногами в приборную доску, с великим трудом приподнялся с кресла. И едва голова показалась из кабины, сразу стало легче: густой, как патока, воздух, сорвав шлемофон, подхватил за плечи и выволок наружу.
Падения Алексеев не почувствовал. Было ощущение, будто он лег на перину. Отсчитал до трех и выдернул кольцо. Через несколько секунд сильный хлопок, удар — раскрылся парашют, и чем-то красным озарило. Закинул голову — парашют! Горит!.. Или, может, показалось. Екнуло сердце — последняя надежда!.. В тот же момент удар по ногам. Земля! Покатился кубарем, вскочил. Перед глазами все кружится: лучи прожекторов, пламя, пламя, и что-то трещит. С трудом дошло — горит самолет на земле, взрываются патроны…
Нагнулся, пощупал ноги — не было сапог. Сорвало в воздухе, когда раскрылся парашют. Шум моторов привлек внимание. Вгляделся и в зареве пожара увидел — с двух сторон подъезжают: машина и два мотоцикла. Мелькнули угловатые каски. Немцы! Схватился за пояс: пистолет! Где пистолет?! Нет пистолета — сорвало. Путаясь пальцами в шелке, быстро-быстро подобрал парашют, подмял под мышку, побежал, не замечая колючек.
Бежал долго, пока не запалило в груди. Остановился перевести дыхание. Гулко колотилось сердце, и мешал парашют. «Какого черта я его тащу?!» Расстегнул карабины, освободился
В одном месте прямо из-под ног с шумом вылетела птица. Алексеев испуганно шарахнулся в сторону и упал. Но страх быть настигнутым поднял его на ноги. Побежал, но уже тише, стараясь выровнять дыхание. Понемногу боль в груди стала спадать, и вместе с этим появилось трезвое чувство опасения: а правильно ли он бежит? Сейчас все его помыслы должны быть устремлены только на восток!
Мотоциклов не слышно. Остановился, перешел на шаг. Темно. Тихо. Совершенно тихо. Будто и не было бомбежки, и не рвались снаряды, — и не шарили по небу лучи прожекторов. Только сзади еще, догорая, чуть светились пожарища в Джанкое. Посмотрел на небо: вон Большая Медведица, вон Полярная Звезда. Это север. Все правильно, он идет как надо — точно на восток!
Вспомнил: а ведь он в Крыму! В глубоком немецком тылу. До линии фронта километров 150 с хвостиком. И чтобы выбраться отсюда, надо перейти через Сиваш! Без помощи людей не обойтись. А как узнать людей?
Нарвешься на предателя!.. Неуютно стало на душе. Страшно.
Ну, ладно, все это потом, А сейчас первым делом хорошо бы переодеться. Снять с себя все летное: комбинезон, штаны, гимнастерку. Уничтожить документы. Сгинуть. Нет никакого летчика Алексеева, есть молодой паренек, которому на вид-то и девятнадцати не дашь…
Начался рассвет. Впереди в блеклых сумерках показалась окраина деревни. Подойти, постучаться в первый же дом, чтобы дали переодеться? А вдруг здесь немцы? А вдруг предатель?! На душе гадко. Нервы напряжены до предела. Плохо то, что чувствовал себя беззащитным. Был бы пистолет! О плене он боялся и думать. Плен — это хуже смерти! И переодеться надо поскорей — уже светает. Постучать? А вдруг!..
Переборол себя, выбрал дом с резным крыльцом, с витиеватыми балясинами. Высокий забор из каменных плит, ворота. Подошел к закрытой ставне, поднял руку, чтобы постучать, и… не смог. Какой-то внутренний голос, твердый и уверенный, сказал: «Не стучи!»
Отошел, опасливо оглядываясь. Нет уж, лучше переждать, может, кто пойдет или поедет. Отошел в поле, к обочине дороги, снял комбинезон, лег в канаву и накрылся. Комбинезон цвета хаки, все ж маскировка на всякий случай!
Лежит, ждет. Ноги болят. В горле пересохло. Холодно. На душе кошки скребут. Страшно. Плен — хуже смерти!..
И уже совсем почти рассвело. Вдруг слышит — телега стучит, лошадь фыркает, и двое громко разговаривают, вроде по-армянски, а ругаются по-русски. Выходить или не выходить? А вдруг это вовсе не армяне, а румыны? Прислушался. Нет, точно, армяне! Пошарил рукой по обочине канавы, подобрал на всякий случай плоский обломок песчаника, сунул в карман: все же!