Романтика неба
Шрифт:
И тут вспомнили про меня. А я давно не летал на этом самолете, и для порядка мне нужно было дать контрольно-тренировочные полеты и чтоб в летной книжке отметка была: «проверен», «допущен». А кто даст такие полеты и где? Договорились с военными летчиками.
Капитан Синченко Николай Михайлович, лет сорока, худощавый, темноволосый, с живыми карими глазами, надевая парашют, окинул меня быстрым изучающим взглядом с ног до головы. И его манера надевать парашют, застегивать карабины, и быстрый оценивающий взгляд выдавали
— Давно летал? — спросил он, щелкнув карабином грудной перемычки.
— Давно, — сказал я.
— Машина нравится?
— Очень! — ответил я.
— И правда, великолепный самолет, — согласился он. — Ну, пошли садиться.
Мы полетели в зону, и я показал ему, что умею. Покрутились, повертелись.
— Разминайся! Разминайся! — кричит он мне по телефону. — Давай боевой разворот!
Я сделал, но вяло.
— Эх, тюлили-малина! — крикнул он. — Давай-ка я! И сделал такой боевой разворот, что у меня чуть глаза на лоб не повылезали.
Сели мы вроде бы неплохо, а он говорит:
— Знаешь, аэродромы-то у нас для этих машин ограничены, поэтому, чтобы точно рассчитать, подходи ближе к «Т» и после третьего разворота выпускай полностью посадочные щитки. Понял?
Я даже поперхнулся:
— Что-о? Разворот со щитками? А можно?
— Еще как! — ответил Синченко. — Испытано и верно. Давай попробуем!
На расчете после третьего разворота я все пытался убрать моторы, а Синченко мне не давал.
— Рано, рано! — кричал он. — Подходи поближе! Ближе! Еще ближе!
Ну, это уже ни в какие рамки не входило: так близко я еще никогда не рассчитывал, даже на У-2!
— Убирай газы! — кричит Синченко.
Я полностью убираю моторы.
— Выпускай щитки!
Толкаю от себя рукоятку щитков. Машина резко клюнула носом и, когда я ввел ее в глубокий разворот, стала валиться вниз, как камень, и в то же время была послушна рулям.
Это было здорово, черт побери! Посадочное «Т», вот оно, перед самым носом, и, когда я вывел самолет из разворота, мне все отлично было видно и я уже знал точно: сядем как раз возле самого «Т»!
Так оно и было! Я в восторге и весь в ощущении энергичного снижения, крутого разворота и мягкой-мягкой посадки. Вот это самолет так самолет! А летчик-то! Летчик! Ну, умница!
Машина бежит еще по прямой, а он обернулся ко мне, глаза сияют:
— Ну, как? Понравилось? Вот то-то же! Сделаем еще?
— Сделаем!
Синченко написал обо мне самый восторженный отзыв, чему я немало смутился. Это им надо было восторгаться, а не мною. Щедрый подарок он сделал мне, научив так красиво и смело рассчитывать.
Спасибо, Синченко!
Дня через три меня вызывают. Мне нужно сделать несколько тренировочных посадок уже на нашем самолете и на своем аэродроме. Ну что ж, это правильно. Я должен прочувствовать
Иду к самолетам. Возле одного из них, расчехленного, отвязанного, копошатся люди: инженер отряда, всеобщий любимец Пантин, коренастый, подвижный и круглый, как колобок, и бортмеханик самолета, он же по совместительству радист Алексей Бондаренко, славный парень с густой шевелюрой вьющихся волос, и два моториста. Подхожу, смущенно здороваюсь. Не привык я к такой обслуге.
Бондаренко докладывает: все в порядке, моторы опробованы, можно выруливать.
По лесенке взбираюсь на крыло, вынимаю из кабины парашют, разбираю лямки, надеваю, подгоняю карабины. Бондаренко тоже снаряжается и лезет на крыло.
Забираюсь в кабину, усаживаюсь, застегиваю ремни и вживаюсь в приборную доску. Пока готовлю моторы к запуску, Бондаренко лежит на крыле и смотрит, всё ли правильно я делаю. А я не тороплюсь и все делаю как надо. Моторы запущены, Бондаренко забирается а свою кабину.
Рулим на старт, а там три легковые автомашины и люди толпятся. Приглядываюсь: начальник управления Масленников, его заместитель по летной части Самсонов, главный инженер Борисов, человек, которого никто у нас не любит за чванливость и заносчивость.
Включаю переговорное устройство, спрашиваю у Бондаренко:
— Что это начальство собралось, кого встречают?
— Да нет, приехали посмотреть, как мы летать будем.
Я не поверил. Думал, он шутит.
— Нет, это ты серьезно?
— Вполне.
Меня охватило чувство гадливости и острой обиды. Вся эта возня вокруг меня, оттирание на задний план и, наконец, вот это — нескрываемое недоверие. Почему они не устроили такие смотрины Вотенцову или тем, другим, которые промазали? Да и сажать-то меня на этот самолет они вовсе не собирались — нужда заставила…
Отвечаю Бондаренко:
— Нет, Леша, они приехали посмотреть, как я буду бить машину!
Бондаренко не понял:
— Как — бить?
— А, ладно, потом объясню.
Подруливаю к старту, прошу взлет. Стартер взмахнул флажком.
Даю обороты моторам. Больше, больше, больше! Самолет бежит, бежит. Отрывается! Выдержал пониже над землей, и — в набор высоты. Десять метров в секунду! Десять секунд — сто метров! Можно убирать шасси. И вдруг вижу: из-под капота левого мотора — дым!
Я еще и сообразить ничего не успел, а руки все сделали сами: толкнули рычаг уборки шасси, ввели в разворот машину, вывели, убрали обороты левому мотору. Дым прекратился. Ну и хорошо! Иду на правом. Самолет держится прекрасно. Делаю разворот и по малому кругу захожу на посадку. Выпускаю шасси, деликатно, красиво сажусь. Отклоняюсь на пробеге влево и выключаю зажигание. Отодвигаю фонарь кабины, смотрю с опасением на левый мотор, готовый в любую секунду ударить рукой по кнопке огнетушителя.