Романтика неба
Шрифт:
И вот как-то прилетел я в один порт. Линейка установлена четырехмоторными Г-2. Значит, с местами плохо.
Вхожу в гостиницу, а там уже дым коромыслом: собралась компания. На столе, возле алюминиевого авиационного поршня, доверху набитого окурками, две-три поллитровки, куски хлеба, бумажка с солью, очищенные луковки. Не иначе как справляют чьи-то именины!
— А-а-а, каменный прибыл! — встречает меня уже слегка захмелевший Грызлов. — Садись.
Мне очистили место. И уже булькает водка, наполняя стакан. Я знаю, ребята обижаются, что я не пью с ними, и сейчас, пока
— Ребята, вы знаете, я не пью…
— Как же, знаем, — говорит Грызлов, ставя бутылку на стол. — Хочешь хорошеньким быть.
— Нет, не поэтому. Просто не пью. Но с вами за компанию выпью.
— Спасибо, уважил. — Грызлов пододвинул стакан. — Пей!
Меня уже мутит, но я не подаю вида.
— Это моя доля? — интересуюсь, принимая прозрачное пойло.
— Нет. Будет еще.
— Гм!..
Вторую дозу я не выдержу. Меня вывернет наизнанку. А этого я как раз и не должен допустить. Иначе тогда мне не будет прохода. В порядке забавы меня будут потчевать при каждом удобном и неудобном случае.
В комнате тишина. Все смотрят на меня не очень-то добрыми глазами. Кое-кто даже приподнялся с места, глядя на мою руку, держащую стакан.
Я заставил себя улыбнуться.
— Знаете, — сказал я как можно беспечней, — мне надо сходить в город. — В комнате общее движение. — Если можете, налейте мне всю мою долю сразу. Выпью и уйду.
Грызлов, недобро усмехнувшись, поднялся, подошел к бачку и снял висевшую на кране алюминиевую кружку.
— На.
Я взял кружку, вылил в нее содержимое стакана. Тошноты как не бывало. Вместо нее — злость. Ладно, посмотрим, кто кого! Поставил кружку на стол.
— Лей!
Явно ощущая вызов, Грызлов в сердцах выплеснул в кружку остаток водки. Кто-то неодобрительно произнес:
— Нельзя же так… Ты что? Пол-литра же! Конечно, он переборщил, но тем хуже для него!
Я поднес кружку к губам, улыбнулся, окинул всех взглядом.
— За ваше здоровье, ребята!
Пил медленно, не торопясь, словно воду. Выпил. Не морщась, поставил кружку на стол, ленивым движением отщипнул кусочек хлеба, пожевал, сказал «спасибо» и, провожаемый изумленными взорами, вышел…
А три дня спустя взлетал Грызлов с аэродрома, расположенного рядом с полноводной Амударьей. Солнце еще не взошло. Лишь восток был окрашен мутной розовой дымкой. И туда, на зарю, взял разбег самолет. Пробежал, вздымая за собой песчаные вихри, оторвался и, неся свои могучие шасси с бешено вращающимися колесами, поплыл, словно нехотя, низко-низко, над самой землей. Гулко ревели четыре мотора. Мелькнула песчаная дамба, прибрежные кусты. На летчиков пахнуло дыханием реки, могучей и своенравной, с мутной клокочущей водой.
И тут словно бес попутал Грызлова. Будто не он, а кто-то другой отжал штурвал больше, чем надо, и тяжелая громадина, зарывшись колесами в воду, разом потеряла скорость. Вздымая к небу каскады брызг, машина рухнула в мутные водовороты…
Так бесславно погиб этот видный собой человек с «волевым» подбородком.
Но Грызлов
Мы втроем
В тот день начальник управления Заев получил два неприятных сообщения: одно пришло из Москвы в засургученном пакете, уведомлявшее о дезертирстве Грызлова, а другое принесла радиограмма.
Начальник, прочитав, устало опустился в кресло, крепко сжал ладонями виски:
— Ну, Грызлов — это понятно… А Павлик-то при чем?
Я ничего не знал. Я забрался в глубинку и перебрасывал на своем четырехместном самолете экспедицию геологов к Аральскому морю.
Я любил этот район. Необъятные разливы реки. Камышовые джунгли. Миллионы разных птиц. Море. Бирюзовое. Смотришь на него с высоты — дух захватывает! Воздух — как хрусталь: прозрачный-прозрачный. Пахнет водорослями. Тихо. Мирно вокруг. Какая там война? Где? Чепуха! Кошмарный сон. Нет никакой войны!
Солнце клонилось к закату, и я уже подумывал, где ночевать: здесь, на острове в Аральском море, или все-таки удрать от комаров в пустыню? Время еще есть долететь до Чимбая.
Пока раздумывал, радист аэропорта принес радиограмму:
«Срочно. Вылетайте в Чарджоу. Вам будет приготовлен старт для ночной посадки». Подпись начальника управления Заева.
Что такое? Лететь ночью по необорудованной трассе? А ноздри уже раздулись, и сердце: тук-тук-тук! Я даже присел на колесо от волнения. Черт возьми, такой полет! Ночь. Горят звезды, а под тобой — жуткая тьма. Жуткая, потому что враждебная. А ну как откажет мотор? Но он не откажет, я знаю!
Радист смотрит на меня с восхищением. Такого еще не было. Это очень, очень высокое доверие. Персональное. Семьсот километров! Ночью. Над пустыней. И один. Совсем один!..
Прикидываю в уме, кто из моих друзей, летающих на легких самолетах, находится сейчас на этой трассе? По крайней мере — пять.
Радист сказал, угадав мои мысли:
— В Чарджоу только что сели Кирясов, Куренной, Торчинов и Береза. Все. А вызывают лично вас…
Мне, конечно, очень лестно, что вызывают именно меня. И я, как и радист, догадывался, почему. Но какая была причина для этого вызова?
Разрешить этот полет могла только Москва. И… даже главное управление ГВФ не взяло бы на себя такую ответственность, не имея на то государственной причины. А таковой я не видел.
Все здесь было непонятным, за исключением одного: начальник управления, взявший на себя такую ответственность, нуждается именно в моей помощи. Разве мог я ему отказать?! Нет. Никогда! Я его обожал, как и все другие летчики и техники. И все мы готовы были дня него сделать все возможное.
И я полетел. Ночь окутала меня через полчаса. Будто набросила покрывало со звездами. Внизу подо мной сначала угадывалась извилистая лента Амударьи, но потом и она растворилась. Никакого признаки жилья и даже никакого признака земли! Хоть бы огонек какой мелькнул. Нет. Черная мягкая пыльная мгла. Ощущение такое, будто я повис среди звезд в первозданном пространстве. Но страха нет. Восторг.