Романтики и реалисты

Щербакова Галина Николаевна

– Сдуру еще выльет, – сказала Светлана.

– Не выльет, – успокоила медсестра. – Вам куда? Давайте мы вас подвезем.

А дома пахло пирогами, и на шее у Неонилы Александр овны красовалась камея. С Клюевой их ждали к обеду.

Вечером – у Игоря было всего два урока – отправились гулять.

– Я всегда это знал, – говорил Игорь . – Дарить легче, чем принимать подарки. Я всегда чувствую себя прескверно, когда получаю что-то ни за что. Например, за то, что я на год стал старше. Или за то, что меня кто-то любит… Может, это оттого,

что я побаиваюсь – вдруг не сумею расплатиться?..

– Подарок – не долг.

– Не знаю… Он не долг в житейском смысле: взял – верни. Но он больше долга.

– А я люблю получать подарки и никогда не испытывала от этого никаких неудобств.

– Прекрасно! Но я ведь о себе. И так как я обыкновенный человек, значит, могу допустить, что мои ощущения не уникальны, что есть и другие, думающие не так, как ты.

– Это ты о Клюевой?

– И о ней. Ты удивительная, я тебя очень люблю, но человеческий род тебе не кажется разнообразным. Да? Ты думаешь, что все немного похожи на тебя?

– Безусловно. Слегка похожи…

– Все очень, очень разные, Светочка. Это признается даже теоретически. А на практике действует одна мерка, эдакий гостовский уровень. По нему ты и повела бы к себе Клюеву. Нормальный гостовский порыв. А твоя больная оказалась выше этой мерки или ниже. Это не важно. Мерка – хороший стандарт только при неживом материале…

– Потому что неживой материал не умеет орать дурным голосом?

– Слава Богу, если у человека есть возможность заорать, когда его подравнивают под шнурочек.

– Но ведь подравнивают, балда ты такая, ради него же! Твоего разлюбезного человека!

– Ты берешь на себя смелость утверждать, что знаешь, что ему надо? Человеку?

– А между прочим, твои родители меня поняли. Мама надела камею, а папа галстук…

– А я делал начинку для пирога. Мы все тебя поняли. Остается только понять Клюеву. – Могу познакомить.

– Понять, чтобы не обижаться на нее. И это нужно тебе, а не мне.

– Очень надо! Видел бы ты, как она висела на костылях. Неловко, больно, но внушительно.

– Так тебе и надо!

– Ты не волнуйся! Больше я таких глупостей не натворю.

– Поживем – увидим! – сказал Игорь . – Пойдешь завтра ко мне на урок? У меня Островский. И я собираюсь сделать одну штуку – защищать Кабаниху. И знаешь от кого? От Катерины. Ты не представляешь себе, как любопытно при этом выстраивается материал.

– Бедные паровозники! Совсем ты им вывихнешь мозги. Но для себя Светлана решила: пойдет. Как это ему удастся защитить злобную могучую Кабаниху? Успеть бы только. Надо ведь в магазин для Клюевой заскочить, когда будет ходить по вызовам. Отнесет все это медсестра, но ведь еще проблема – деньги. Сколько их у Клюевой, чтобы она могла их сразу отдать? Иначе ведь не возьмет продукты. А сейчас вот валенки для Аси надо занести…

В редакционный лифт Светка вошла с красивым парнем. Он щурил на нее глаза, улыбался. Типичный современный пижон. Кожан ниже колен. Какая-то хитрая шапчонка.

Локоны до плеч. Пропустил ее вперед, придержал дверцу, улыбнулся на прощание – все по высшему разряду. Светлана тоже улыбнулась пижону и пошла по коридору, неся перед собой валенки, с мыслью, что не все в ее женской доле потеряно.

Аси не было, она где-то там оформляла командировку. Две стильные девицы в ее комнате дымили и вели светскую беседу. Светлана положила валенки на стол и решила, что надо ждать не больше пятнадцати минут, чтобы, не торопясь, добраться до работы. Ей хотелось сегодня не торопиться.

– … У нее такое модильянистое, асимметричное лицо. Но этим оно и интересно, – сообщила подруге одна из девиц.

– Просто уродина, – сказала другая. – Он женился на ней потому, что она дочь министра. А дочь министра вполне может позволить себе иметь асимметричное лицо. И даже три ноги.

– Может быть…

– В ее уродстве нет ничего интересного. Просто кривоватое лицо, да еще плохого цвета

– Говорю тебе – таких писал Модильяни.

– Я ему сочувствую. Кстати, у нас соседка продает сапоги на платформе, английские. Белый верх и черная платформа. Она просит сто двадцать. И даже мой щедрый родитель возроптал.

– Ничего, найдутся люди, у которых есть лишние стодвадцать. Вы валенки Асе принесли?

Светлана вздрогнула.

– Да, Асе, – ответила она.

– Вы ее приятельница?

– Я сестра ее подруги. – Светлана не терпела слова «приятельница». Отвратительное слово, обозначающее телефонную нежность и трамвайное равнодушие.

– Сестра легендарной красавицы Мариши?

– Почему легендарной?

– Потому что о ней у нас ходят легенды. Но тут вбежала, запыхавшись, Ася.

– Ой, миленькая, спасибо! Ну пойдем, посидим на дорожку. Девочки, я в холле, если будут звонить…

Провалившись в глубоких креслах, они некоторое время молчали. Светлана прикидывала – какие легенды могут ходить о Марише? Ася думала о командировке.

– Слушай, – тихо спросила Светлана, – какие легенды здесь ходят о Марише?

– Легенды? О Марише? – Ася подняла брови. – Не понимаю. С чего ты взяла?

– Твои девицы, когда я им сказала, что я сестра Мариши, назвали ее легендарной.

– Я их боюсь, – печально сказала Ася. – Я с ними чувствую себя тяжелой, неуклюжей. У меня мозги поворачиваются медленно, как жернова. У меня мало слов. Я мало видела.

– Чего ты не видела? Сахарных сапог на черной платформе? – возмутилась Светлана.

– Ну, в смысле тряпок я вообще не заслуживаю уважения. Но вообще эти девчонки очень информированы. Этого у них не отнимешь…

– Слушай, ты когда едешь?

– Поезд в половине первого ночи…

– А как у тебя вечер? Хочешь, пойдем на урок к Игорю? Он собирается защищать Кабаниху от Катерины!

– Что?!

– Да, да! И мне надо, чтоб кто-нибудь это послушал, кроме меня и его паровозников. Потому что он либо совсем заврался, либо гений.