Романы
Шрифт:
– Суждальцю?
Олег поднял взоры на Тысяцкого и молчал.
– Чему не вечаешь? не смиляешься радованию моему?
– Господине мой, помилуюся ли повести о сетовании и скорби моей! – произнес Олег печально.
– Желаешь нелюбия? – сказал сердито Тысяцкий.
– Желаю веселия, – отвечал Олег. – Да не то замыслило сердце мое… Свельда…
– Ну! – громко произнес Орай и встал с места.
– Невеста моя!
Тысяцкий разгладил уже с досады бороду, опустил обе руки за шитый сухим златом кушак, что-то хотел говорить, но взглянул на Олега и захохотал.
Олег, протянув руку, подносил к носу Тысяцкого зеленый листок.
– Нет веры! поухай! – произнес Олег. Запах цветка коснулся обоняния Тысяцкого. Он чихнул.
– Свельда
– Правда! – отвечал Орай, запинаясь и смотря с удивлением на Олега.
– Свельда моя? – повторил Олег.
– Твоя! – отвечал Орай задумчиво, как будто припоминая странный сон, в котором он видел дочь свою Свельду, сосватанную за Яна, сына Частного Новгородского Старосты.
Олег обнял будущего своего тестя. Потом будущий тесть обнял нареченного своего зятя и повел его в мовню [42] ; из мовни в свою ризницу. «Слюбное емли!» [43] – сказал ему и дал шитый сухим златом кожух и соболью шапку с золотою ужицей [44] .
42
Баня.
43
Любое. (Прим. Вельтмана).
Слюбно – полюбовно, мирно. – А. Б.
44
Веревка; ужище корабельное – канат. (Лекc<икон> Треязычн<ый>.)
Когда Олег кончил свой наряд, Орай любо взглянул на него, обнял еще раз и сказал:
– Заутра смильный день! [45]
И Олег еще раз обнял будущего тестя своего и поклонился ему в землю.
Рассмотрев все летописи, простые в харатейные [46] , все древние сказания и ржавые Ядра Истории [47] , я не нашел в них ни слова о событии, которое предаю потомству.
45
Брачный день. (Прим. Вельтмана.)
В древнерусских источниках отмечено также «смильное заставание» – обличение в прелюбодеянии; «смило» – приданое. – А. Б.
46
Название «харатейные» (т. е. пергаменные) летописи часто употребляется в «Истории государства Российского» H. M. Карамзина. Заимствовано из летописцев XVII в. А. Б.
47
Имеется в виду «Ядро Российской истории», сочинение А. И. Манкиева, ходившее в XVIII в. во множестве списков и опубликованное в 1784 г в Москве под именем князя А. Я. Хилков. – А. Б.
Это упущение особенно должно лежать на душе Новгородского летописца.
Верно, какая-нибудь личность с кем-нибудь из рода Пута-Заревых!
Но оставим изыскания. Читатель не может сомневаться в справедливости преданий и слов моих.
Покуда
Вдруг дверь отворилась. Вошел Тысяцкий с гостем.
Этот гость был Олег; но его узнала только Свельда; и то не глазами; сердце сказало ей, что это он.
Тысяцкий, забывчивый и всегда потерянный в обстоятельствах, которые хотя немного отступали от вседневных его обычаев, не исполнил своей обязанности представить избранного зятя жене и милой дочери.
А Олег любил порядок.
Сняв шапочку, он помолился богу, поклонился всем молча, потом, отбросив темные кудри свои назад, подошел к будущей теще, преклонил колено, поцеловал ей руку; и потом то же самое сделал и с рукою Свельды.
Когда я скажу читателю, что в Древней Руси подобные вещи мог делать только нареченный жених, то всякий легко представит себе то ужасное положение, в котором была жена на Тысяцкого, женщина полная собою, полная хозяйка дому.
– Кто ты! Кого тебе, господине? Чего правишь?..
Она не успела еще кончить всего, что собралась высказать, как вдруг челядь прибежала сказать, что едет Частный Староста с сыном.
Большой поезд вершников проскакал мимо окон, по улице и остановился у крыльца. Тысяцкий и жена его бросились принимать гостей. Двери растворились настежь. Вошли. Сотворили молитву, поздоровались.
– Всеволод Всеволодович! Яний Всеволодович! – произнесла хозяйка, заходив около гостей с поклонами и указывая им на первые места под образами, близ стола, на котором уже стоял круглый, огромный пирог.
Всеволод Всеволодович не долго заставил просить себя; а Яний Всеволодович обратил свое внимание на незнакомого ему Олега, который не сводил глаз с Свельды, опустившей голубые свои очи в землю.
Вскоре и Частный Староста, отклонив свой слух от многоречивой хозяйки, посмотрел косо на гостя, роскошно одетого, который не только не отдал ему должного поклона в пояс, но даже не слушал речей его о порядке, им устроенном в Гончарском конце.
Он осмотрел Олега с ног до головы и обратно; сердито погладил бороду и обратился к Тысяцкому, который, по обыкновению, сложив руки знаком дружбы, сидел, молчал и всегда более думал, нежели слушал и говорил.
– Семьянин? Господине Тысяцкий! – спросил его Всеволод Всеволодович, показывая глазами на Олега. Тысяцкий смутился.
Олег понял вопрос и заметил, что тесть его молчал, не зная, как и что отвечать Частному Старосте.
– Семьянин! – отвечал он громко Всеволоду Всеволодовичу.
– Царь царем! – вскричала жена Тысяцкого, прикрыв пухлую щеку свою ладонью.
– Какого колена и племени? – продолжал Частный Староста, вставая. – Али родной брат Свельды, что вперил в нее очи?
– Нареченный, господине! – отвечал Олег.
– Как! – раздалось со всех сторон.
– Как! – повторил Частный Староста, приступив к Коле-Ораю.
– Как! – повторил Яний Всеволодович, приступив Олегу Путе.
– Спокойтесь, родные мои! Это полуумный! Кто, кроме Яния Всеволодовича, суженный Свельде! – возопила жена Тысяцкого, отвлекая то Частного Старосту, то сына его от мужа и от Олега. Ничто не помогало.
– Не колокольным языком мотают мою!..
– Нет, голова, здесь на твои плеча!.. – твердили отец и сын.
Тысяцкий не отвечал бы на слова Частного Старосты, если б у него был ум целого Веча. Ему казалось чудным, что Всеволод Всеволодович и Яний Всеволодович не верят словам Олега, что он суженый его дочери. Исполненный сими мыслями, Орай отступил от наступающего на него Частного Старосты, и между тем как он уже был приперт к стене, Олег, на слова Яния: «Не весть кто и отколе! Не выгонец ли какой земли!» – отвечал словом «Поухай!» и толчком в нос.