Ромео и Джульетта. Величайшая история любви

Бахрошин Николай

Яростный воин Тибальт…

Неуклюжий, некрасивый и недалеки малый, которого во всей этой истории тоже жалко…

Глава 7

Ромео все еще сидел на камнях рядом с трупом Тибальта, обхватив голову руками, когда подоспел наряд стражи. Я тоже был с ними.

К сожалению, мы не успели раньше, чтоб остановить всю эту резню. Теперь оставалось лишь собирать трупы.

— Ромео…

Он поднял взгляд.

— А, Умберто… Ты хорошо научил меня владеть шпагой, капитан. Они все

умерли — Меркуцио, Тибальт… Только будь я — не я, если понимаю — зачем они умерли? Может ты знаешь? Зачем, капитан? Скажи мне?

Что я мог ему ответить?

Бряцанье оружием, сеньоры и сеньориты, всегда кончается одинаково. А эти мальчишки уж слишком любили свои клинки, как дети помладше — раскрашенные игрушки. Норовили блеснуть ими при первой возможности… Наверное, вы замечали, что мы, ветераны, беремся за мечи только когда не взяться за них невозможно. И это не просто так, это опыт…

— Ромео, — я тронул его за плечо, — ты должен пойти со мной.

— Куда? — прозвучало совсем безразлично.

— В крепость, друг. Я должен посадить тебя в камеру.

— Я понимаю…

— Я должен, извини.

— Не извиняйся. Делай свою работу, Умберто. Одна только просьба…

— Сколько угодно!

— Передай Джульетте… Передай — я не мог… Я не хотел!

— Не сомневайся, я понимаю… Все будет передано.

— Хорошо.

Конечно, положение семьи Монтекки в городе было не таким, чтоб заключать Ромео в общую камеру к ворам, мошенникам и прочему тюремному сброду. Я поместил его отдельно и обеспечил хотя бы той малостью, что может предложить тюрьма — сносный соломенный тюфяк, час прогулки за стенами, вино, книги, свечи на вечер.

Вспоминаю, он был покладистым узником. Не жаловался ни на черствый хлеб, ни на жидкую похлебку. Впрочем, в камере он пробыл не долго. Суд был назначен в кратчайший срок, что случалось редко при городской бюрократии…

* * *

— Синьорина Капулетти, мое нижайшее вам почтение! — я вышел из-за колонны.

Она вздрогнула, но, узнав меня, улыбнулась.

— А, это вы, господин капитан?

Джульетта с Кормилицей возвращались с утренней службы в церкви, когда я, ради сохранения тайны, подстерег их у колоннады Святого Марка.

Глазами я сделал знак Кормилице, и та послушно прошла вперед, оставив нас наедине. Джульетта словно бы не обратила внимания.

Полагаю, все мы, причастные к этой истории, напоминали в те дни банду заговорщиков с их целеустремленными взглядами и загадочностью на лицах. Странно, что на нас не обращали внимание. Хотя, заговоры в Италии не редкость, в городах кто-то все время злоумышляет против кого-то, словно играют в бесконечную, порядком поднадоевшую игру…

— Точно так, любезная госпожа! Именно я! Приношу всяческие уверения в своей постоянной преданности!

На ее улыбку было приятно смотреть. Белые зубки, румяные щечки, бархатистые, лучистые, доверчивые глаза. Даже жалко, что эта улыбка предназначалась мне меньше, чем наполовину! Я понимал, большая

и лучшая ее часть принадлежит отсутствующему мужу. У женщин, скажу вам, всегда видно, улыбается ли она только тебе, или улыбается тебе потому что…

Впрочем, молчу! Пострадавшие от лукавства женской улыбки наверняка найдутся среди присутствующих…

— Что ж, я рада, — просто сказала Джульетта. — Рада всякому, кто хоть на миг напомнит мне о моем несчастном супруге. Как он там, капитан? Весел ли? Здоров, не похудел ли?

— Телесно — здоров. Но, конечно, томится разлукой.

— Что ж, я рада… Ох, извините, Умберто, я не то хотела сказать… То есть я счастлива, что еще не забыл свою маленькую жену, и глубоко несчастлива, что он там, на цепи, в сыром подвале…

По поводу цепи и сырого подвала, было, разумеется, преувеличением. Еще вчера в полночь этот узник на цепи, посмеиваясь, выиграл у меня в кости три серебряных дуката и выдул две бутылки вина. Но у меня не было времени ее разубеждать.

— Ромео просил передать… — я замялся, раздумывая, как бы выразиться поделикатнее. — Словом, он не мог поступить по-другому. Он просит его извинить…

— Не надо! Не надо, не надо, капитан! Ему не за что извиняться. Он — муж мой, господин мой! Если он что-то решил, и сделал, как он решил, значит это правильно и для меня. По-другому я даже не хочу думать!

Да, характер… Все-таки Ромео убил ее брата, а она — не хочет думать! Как отрезала.

Я вдруг представил ее лет на десять старше, в полном расцвете властной женственности, железной ручкой держащей на вожжах мужа и вникающий во все тонкости семейной коммерции. Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, при равном возрасте и опытности моя чертовка Розалина в подметки бы ей не годилась!

Даже не знаю, завидовать Ромео или жалеть его…

Я молча поклонился.

— Умберто, что же с нами будет? — вдруг спросила она.

Я до сих пор помню, как она это произнесла. Горячо, искренне, с болью, прорвавшейся через все ее мужество и напускную веселость.

И в моих глазах она снова стала маленькой девочкой, зажмуривающей глаза, прежде чем шагнуть в темную комнату.

— Я не знаю, Джулия… Все мы в руке Божьей… — что еще я мог ей ответить? — Я солдат, Джулия. Я привык жить сегодняшним днем, не слишком заботясь, что будет завтра.

— Я тоже постараюсь привыкнуть, — твердо пообещала она. — Как солдат…

* * *

Во всем этом роковом стечении обстоятельств для Ромео было только одно светлое пятно. Чуть более года назад Его Сиятельство, герцог Делла Скала, присвоил себе титул Верховного Судьи Вероны…

Виноват, присвоил — это я случайно повторил выражение городских гвельфов. На самом деле состоялись выборы, просто большая и самая зловредная часть оппозиции почему-то в них не участвовала. По разным причинам. Кто скажет, что здесь не проглядывает тонкая, изощренная интрига, направляемая рукой Его Светлости, — пусть плюнет мне в глаза.