Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
Ну что ж, — отстраненно, будто речь шла совсем о другом человеке, размышлял Хаято, созерцая струящиеся с зонтика на землю прозрачные нити, — нынче ночью, так нынче ночью! Может быть, нынче ночью и суждено мне проститься с жизнью…
Мать, конечно, будет горевать. Да ведь все равно не видать ему, как своих ушей, той карьеры, о которой мечтает для него мать. Самураев в этом лучшем из миров становится все меньше. Ну, зарубят его здесь нынче ночью… Так что ж! Быть может, оно и неплохо — достойно, как подобает самураю, опустить занавес и уйти из этой жизни. Не в этом ли
Ветер шелестел темной листвой над глиняной оградой. Вдали за рекой сквозь пелену дождя смутно маячили дома квартала Суругадай. Свинцовое небо нависло над городом.
Некоторое время он молча стоял и слушал. Наконец сквозь шум ливня послышались торопливые шаги: кто-то спешил сюда, отчаянно шлепая по раскисшей дороге. Хаято обернулся. Неужели Кобаяси? Нет, что-то не похоже на то. Тогда кто же?
Пронизывая ливень и мрак, их взоры встретились и впились друг в друга.
— Ах ты! — вырвался у Сэнкити удивленный возглас.
Хаято сразу же узнал своего давешнего преследователя и инстинктивно повернулся, чтобы удариться в бегство, но тут в груди у него шевельнулось странное чувство. Он разом вспомнил все свои размышления о том, что сегодняшняя ночь может стать для него последней…
— Получи, мерзавец!
Сэнкити, запыхавшись, все же успел на бегу отклониться в сторону, и стальное лезвие, рассекая воздух, просвистело мимо.
— Душегуб! — раздался пронзительный вопль, и Сэнкити бросился наутек, но ронин, поспешно вскинув большой меч, настиг его сзади разящим ударом, всадив клинок между плечом и шеей. На глазах у своего убийцы Сэнкити рухнул в грязь, словно срубленная ветвь камелии. Он еще несколько раз дернулся и замер. Только шум дождя и журчанье реки слышались в тишине.
Хаято оглянулся по сторонам, подошел к неподвижному телу и вытащил из-за пазухи у Сэнкити кинжал. У него было такое чувство, будто за ним кто-то гонится и сейчас настигнет. На душе было тяжело от содеянного. Все его существо было объято смутной тревогой.
Вложив меч в ножны, он быстро зашагал в ночь.
Вспомнив по пути, что так и не дождался Кобаяси, Хаято попенял себе за это, но возвращаться не стал. Вскоре его высокая фигура скрылась за темной завесой дождя.
Бокуан Маруяма пробирался сквозь непролазную дорожную грязь. Вся его одежда, лицо, руки и ноги были так заляпаны грязью, будто он провалился в сточную канаву. В таком плачевном виде он и заявился в Юсиму, в дом к своей полюбовнице. Отика уже легла спать и выбежала к нему навстречу неприбранная, в одном спальном халатике.
— Ох, и натерпелся же я страху! Знала б ты, каково мне пришлось!
Испуганно охнув, Отика помогла ему стащить промокшее насквозь кимоно, налила горячей воды в деревянный чан, сама дочиста отмыла несчастного и уложила в теплую постель. Только тогда Бокуан понемногу успокоился и снова обрел дар речи. После всего, что он пережил, было так приятно поделиться с кем-то впечатлениями.
— К счастью, как раз попался навстречу квартальный надзиратель. Я ему все рассказал — и отправился к тебе… А он пустился в погоню за тем мерзавцем. Надеюсь,
— Какие ужасы вы рассказываете, право! Но главное — сами-то вы живы-здоровы. Ну, а что там было у Микуния?
— У Микуния-то?..
Бокуан, припомнив что-то важное, вдруг смутился и сник.
— Ох, что ж я наделал! Получил от Микуния подарок, да и потерял его в этой суматохе, в паланкине оставил.
Вещица, о которой горевал Бокуан, была всего лишь коробочкой со сластями. Однако получив от хозяина этот маленький сувенир, он сразу заметил, что для конфет коробочка слишком уж тяжела. И вправду, ларчик оказался с двойным дном — сверху сласти, а под ними блестящий металл цвета желтых розочек ямабуки. Да, из-за такой потери можно было не на шутку опечалиться.
Отика, не догадываясь, разумеется, о содержимом ларчика, наивно заметила:
— Что ж такого? Попросим завтра носильщиков — они живо притащат из паланкина этот ваш подарочек. Давайте ложиться спать, а?
— Да, может и так… Эх, дурака я свалял! Если, конечно, они его доставят, ничего не трогая… Я их знаю в лицо, да только сегодня был не тот паланкин, не мой собственный…
— Не стоит так об этом беспокоиться, — утешила Отика, доставая из стенного шкафа еще один футон и пристраиваясь рядом.
— Кстати, принесу на всякий случай воды, — добавила она с нескромной смешинкой в глазах и отправилась на первый этаж.
Бокуан все не мог успокоиться. Оно конечно, деньги получены в подарок. Можно было бы сказать себе, что их вовсе не было, и дело с концом. А что, если этот конфетный ларчик с секретом да попадет в руки кому-нибудь из власть предержащих? Вот это будет скверно. Микуния водит знакомство с самим Кирой и другими большими шишками из дворца, так что, если на него падет подозрение в злоупотреблениях — прости-прощай все связи, да и сам-то он… Кому же понравится такое общение?! Ох, беда да и только!
— Ну и влип же я! — заключил он, даже изменившись в лице от тяжких раздумий.
Вернулась Отика с чашкой горячей воды и черпачком на подносе.
— Я ложусь, — сказала она, запахиваясь в спальный халат и аккуратно укладывая голову на изголовье, так чтобы пышная, умасленная притирками прическа в целости и сохранности разместилась на бумажной наволочке.
Бокуан, поддавшись, как всегда, соблазну естества, уже вознамерился было подобраться поближе, как вдруг снизу раздались глухие удары: «Бом-бом-бом». Не иначе как кто-то колотил в ворота.
Порядком струхнув, Бокуан в смятении посмотрел на Отику. Старуха, обитавшая на первом этаже, должно быть, встала и пошла открывать. Послышался скрип двери, и низкий мужской голос спросил:
— Здесь живет его милость лекарь Бокуан? Прошу прощенья за поздний визит, но к нему срочное дело. Передайте, что спрашивает его Овария с Камакурской набережной.
Старуха поднялась наверх и доложила:
— Там человек один спрашивает вашу милость.
— Вот как? Ну, проводи его в дом, да повежливее, — приказал Бокуан, торопливо вставая и направляясь к лестнице как был, в ночном халате, одолженном у Отики.