Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
Копий было двенадцать, длинных мечей два, полевых больших мечей два, луков с колчанами стрел четыре. Еще был топор, больших деревянных кувалд шесть, приставных бамбуковых лестниц, больших и маленьких, четыре, а также две большие пилы и две камнедробилки, два железных лома и два деревянных кола, два заступа, шестьдесят металлических скоб, два молота, шестнадцать веревок с крюками, один потайной фонарь, один небольшой гонг, а также факелы, зажигательные снаряды и свистки по числу членов отряда.
Сейчас, когда время выступления было намечено на сегодняшний вечер, нужно было все привести в порядок и постараться,
От Кураноскэ пришел приказ все копья укоротить, чтобы были не больше девяти сяку в длину, поскольку использовать их больше придется в доме, а не во дворе. Ответственным за снаряжение пришлось заняться и этим. Окаэмон Кимура и Кампэй Ёкокава затворились на втором этаже, положили на татами деревянные подголовники как подставки и, взявшись за пилы, принялись за работу. Пилить приходилось медленно, потихоньку, чтобы на улице ничего не было слышно. Открыта оставалась только одна створка двери, так что в комнате царил полумрак.
Когда все древки были укорочены, Кампэй лично опробовал копья.
— Так оно получается сподручней. Только если владелец сам высокого роста и привык к длинному древку, ощущение будет, наверное, странноватое. Я бы сказал, что, уж если укорочивать, лучше бы владелец сам себе по руке и отпилил бы…
— Так это копье старого Дзюная, — сказал Окаэмон, сноровисто принимаясь пилить. — Ну и твердое же дерево! Семь потов сойдет.
— Да что уж там! Небось пила притупилась, — усмехнулся Кампэй.
— Эй! — позвал снизу Кохэйта Мори. — Я отлучусь, схожу к старшему брату ненадолго.
— Давай! — отозвался Кампэй.
Кохэйта ушел прощаться с братом. Оба товарища все поняли и его не осудили.
Когда копье Дзюная было готово, Кампэй сделал несколько выпадов и остался доволен результатом. В это время хлопнула задняя дверь — это вышел Кохэйта. Кампэю с Окаэмоном и в дурном сне не могло привидеться, что Кохэйта не вернется и на святое дело мести с друзьями не пойдет…
— Старший брат Мори служил у Тоды, — сказал Окаэмон.
— Ага, — отозвался Кампэй, протирая тряпицей древко копья.
Тут внизу послышался бодрый голос — это пришел Ясубэй. Вскоре голова его показалась лестничном проеме.
— Батюшка мой велел вам передать. Просит всех пожаловать к нему, когда выдастся подходящее время, на чарку сакэ по случаю выступления в поход. Хоть и лишняя забота, да уж не обессудьте. Я тоже от себя прошу. Непременно приходите.
— Ладно, обязательно наведаемся, — отвечали оба.
Хорошо зная характер Яхэя, и Окаэмон, и Кампэй отлично представляли, в каком радостном, почти детском, бесхитростном оживлении сейчас находится старик. Было бы преувеличением сказать, что они питали к Яхэю любовь, но этим-то своим счастливым бесхитростным оживлением он вызывал симпатию окружающих. В такое суматошное время вот так, ничтоже сумняшеся, запросто пригласить соратников зайти на чарку сакэ было вполне в духе старого Яхэя.
Поскольку некоторые принесли свои копья, сами предварительно их укоротив, работа вскоре подошла к концу. Оба приятеля, стряхнув прилипшие к штанам опилки, спустились на первый этаж. Там уже собралось несколько человек, которые заходили один
На улице меж тем прояснилось, выглянуло солнце, и в его лучах заиграл, заискрился снег на крышах домов. Капли, падая с ветвей и стрех домов, оставляли отверстия в снежном покрове сада. Однако подул ветер — и вновь холод взял свое. Иные из ронинов поговаривали, что было бы лучше, если бы снег к ночи подмерз и затвердел — в схватке ногам будет твердая опора. Но из этих разговоров можно было понять, что всем приятно, когда под ногами у них такой замечательный свежий снежок.
Все принесли с собой снаряжение, которое указал в своей инструкции Кураноскэ. На обоих рукавах черных парадных кимоно были повязаны белые ленты — условный знак, по которым бойцы должны были опознавать друг друга в ночной схватке. Всем велено было обратить внимание на рукояти мечей и кинжалов: чтобы не выскользнули из руки, их следовало дополнительно обернуть тесьмой.
Кто-то собрался прикрепить на воротник ярлык из позолоченной кожи длиной в семь сунов, выведя на нем свое имя, и некоторые сочли эту идею достойной подражания — убитого в бою легко будет опознать. Другие же, не видя в том необходимости, равнодушно наблюдали эти приготовления.
Когда стемнело, народу в доме заметно прибавилось, так что стало довольно тесно. Ясубэй каждому из входящих передавал приглашение отца. Затем, видя, что делать там ему больше нечего, он сам пошел в отцовский дом.
В небе еще догорали отблески заката, а полная луна уже вышла на небосвод, так что по одной стороне улицы прорисовались черные тени домов. Со временем тени стали отчетливее и резче, а снег на крышах искрился и переливался в лунном сиянье.
Из дома Яхэя в Янокуре лились на улицу отсветы огней и доносился смех. Кто-то из гостей уже был на месте. Когда Ясубэй, по обыкновению, вошел с черного хода, на кухне он столкнулся со своей собственной женой, которая хлопотала по хозяйству. Ясубэй улыбнулся:
— Забот-то сколько! — сочувственно сказал он.
Молодая жена, усилием воли сдержав переполнявшие сердце чувства, ничего не сказала, но тоже бодро улыбнулась в ответ. Без слов Ясубэй понял все, что было на душе у жены, а жена — все, что было на душе у мужа. Этой счастливой паре слова были не нужны.
Пройдя в гостиную, Ясубэй увидел, что Кураноскэ и Дзюнай уже там. Сидевший напротив них Яхэй выглядел безмерно счастливым. Ясубэй подсел к собравшимся и присоединился к беседе.
— Большое спасибо за все… — с чувством сказал Кураноскэ, желая выразить свою благодарность Ясубэю за все его старания во имя общего дела. Он добавил, что Тикара еще должен успеть кое-куда и потому придет попозже. Действительно, Тикара появился спустя некоторое время вместе с Тюдзаэмоном Ёсидой и Соэмоном Харой.