Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
— Ну, вы, сударь, ведь и так уже меня засекли, — снова напомнил незнакомец. — А звать меня Кинсукэ Лупоглаз. Прошу любить и жаловать.
— Хм… Забавное у нас знакомство. И что вы теперь намерены делать?
— Вы уж не обессудьте, хочу вас попросить, чтобы взяли меня с собой. Сами понимаете, коли вы меня с самого начала засекли, никакой тайной слежки уже не получится — вот я и решил открыться. Что уж там, думаю, — остается только попроситься в попутчики. Так что вы в пути-то на меня поглядывайте и ничего дурного не делайте. Я до самого конца при вас и побуду. Его милость Тисака человек суровый: ежели узнает о моей оплошности, службы мне больше не видать.
— Ясно, — улыбнулся Хаято. — Честно говоря,
Кинсукэ Лупоглаз от таких приветливых речей, казалось, совсем успокоился и любезно предложил нести всю поклажу. На первый взгляд, малый был обходителен и услужлив.
— Ну что ж, пошли? А я ведь, признаться, тебя принял за ищейку. Хотел уж избавиться от такого хвоста — для того и пустился в лес на ночь глядя. Так что еще немного, и тебе бы не поздоровилось. Теперь вроде бы все выяснилось, так что давай, пожалуй, поищем постоялый двор для ночлега? — посмеиваясь, сказал Хаято своему новому компаньону. Они тронулись в путь.
Когда тени путников исчезли на опушке рощи и голоса их затихли вдали, одна из створок ковчега бога Инари [93] неожиданно отодвинулась, приоткрытая изнутри. Наружу высунулась приоткрывшая створку изящная белая рука. Кто бы мог вообразить, что в глухой лесной часовне прячется человек?! Да к тому же выглянувшее из ковчега лицо, которое провожало взглядом Хаято и его спутника, явно принадлежало женщине.
В лесу было темно. В эту безветренную ночь почки на деревьях набухали, собираясь вскоре раскрыться и зазеленеть молодой листвой. Створка ковчега бесшумно задвинулась, и можно было подумать, что та белая рука и блестящие глаза были всего лишь полуночным видением… Но нет, чья-то фигура уже маячила в полутьме на траве подле часовни, и это была не лиса.
93
Инари — синтоистский бог-покровитель торговли, изображающийся в виде лиса.
Ковчег — хранилище реликвий в синтоистских и буддийских храмах или часовнях, обычно имеющее форму паланкина.
Молодая женщина, с виду похожая на почтенную купчиху в дорожном одеянье, выбравшись из ковчега, расправила подол кимоно и поспешно пустилась в том же направлении, куда ушел Хаято со своим спутником, будто стремясь их нагнать. Казалось, ее нисколько не пугает ночной лес. Судя по всему, вовсе не от страха она укрылась на ночь в глухой часовне.
Дорога шла по склону небольшого холма. Ночной небосклон был усеян россыпью звезд, меж тем как земля была погружена во мрак. Роща проступала сквозь мглу посреди полей, как черная гусеница. Хаято и Кинсукэ не могли уйти далеко. Вскоре уже можно было расслышать их голоса. Дорога нырнула в узкую расселину, прорезавшую глиняные склоны холма и уходившую вниз по склону. У подножья холма Хаято и Кинсукэ пытались зажечь фонарь. Женщина как ни в чем не бывало решительно направилась прямо к ним.
— Добрый вечер! — звонко сказала незнакомка, и голос ее прокатился эхом в расселине.
Кинсукэ, вздрогнув от неожиданности, с вытянувшимся от напряжения лицом, тут же посветил в ее сторону фонарем.
— Ох! Чего пугаете?! — пробурчал он. — Вы так внезапно появились — мне аж не по себе стало… Ну, да ладно уж… — заключил Кинсукэ миролюбиво, рассмотрев в мягком, колеблющемся свете фонаря незнакомку, которая оказалась хороша собой.
— Куда путь держите? — добавил он.
Женщина приятным
— Этого я сейчас сказать не могу. Нельзя ли пока что пойти вместе с вами? Я иду навестить больного, да что-то страшновато одной…
— Угу, — проворчал Кинсукэ. — Это можно, пожалуйста, ничего особенного. Верно я говорю, сударь?
— Верно, — подтвердил Хаято, не сводя глаз с женщины. — Если нам по дороге, пойдем вместе. А куда вы сейчас?
— Куда? Вообще-то в Ацуги, — кокетливо отвечала незнакомка, рассматривая своими живыми шаловливыми глазками Хаято.
Совершенно очарованный прекрасной попутчицей Кинсукэ, вращая глазищами навыкате, хотел было предложить поднести багаж незнакомки, но оказалось, что у нее с собой нет никаких вещей, кроме бамбукового дорожного посоха.
— Как же это вы, сударыня, рискнули в одиночку идти ночью? — обратился Кинсукэ к женщине, чтобы завязать разговор. — Здесь и мужчине-то гулять удовольствия мало…
— Осторожно! Тут камень — не споткнитесь! Не ровен час поранитесь! — заботливо приговаривал он.
Хаято криво ухмыльнулся, слушая его воркованье. Однако и в самом деле с появлением симпатичной спутницы на мрачной дороге через поля стало как-то веселее. Незнакомка охотно беседовала о том о сем с Кинсукэ. Из ее разговора выходило, что она живет с мужем в Усигомэ, где они держат лавку — торгуют разными изделиями из соломы. Но то жилье будто бы у нее не основное, а настоящий ее дом в Ацуги.
— И кто же у вас заболел? — осведомился Кинсукэ.
— Да моя младшая сестра.
Слушая всю эту болтовню, Хаято пришел к выводу, что барышня не так проста и на обычную купчиху мало похожа. Если она из купеческого дома, то почему, например, отправилась ночью в дальний путь пешком, а не вызвала носильщиков с паланкином? Да и не только это. Если подумать хорошенько, очень странным представлялось, что она шла одна, без провожатых. Однако расспрашивать сейчас о чем-то ему было неохота. Наверное, думал Хаято, эта вялость оттого, что он порядком устал и страшно хочет спать. Не говоря ни слова, он шагал по ночной дороге.
— А вы куда направляетесь? — спросила женщина.
— Мы-то? Да к большой дороге на Камигату. [94]
— О, путь не близкий! Смотрите-ка, луна вышла!
И в самом деле, сумрак в лесу, уходящем вдаль в бескрайние просторы ночи, стал бледнее и окрасился в бледно-желтые тона. Подавляя зевоту, Хаято подумал, что, должно быть, скоро наступит рассвет.
Стрельнув на Хаято своими прелестными глазками и заметив, в каком он виде, женщина посочувствовала:
94
Камигата — общее название области в западном части острова Хонсю, включающей города Киото и Осака с окрестностями.
— Вы, наверное, очень устали…
— Да уж! — впервые членораздельно произнес Хаято, но, будучи отнюдь не расположен к разговору, снова погрузился в молчание.
Лупоглазый Кинсукэ тоже, как видно, притомился от болтовни и уже еле ворочал языком. Наконец все трое окончательно замолкли и теперь молча брели по лесу. Они шли не слишком торопясь, так что едва ли можно было подумать, будто за ними кто-то гонится. Однако Хаято был совершенно выбит из колеи двумя неожиданными встречами и все не мог успокоиться, ломая голову над странным стечением обстоятельств. Тем не менее, сказал он себе, что бы там ни надумала их попутчица, хорошо бы найти какую-нибудь деревню и там остановиться. Непременно надо поспать до утра, а Кинсукэ велеть, чтобы покараулил. От недосыпа ему казалось, что вдали ночное небо уже посветлело и только вокруг них клубится густой таинственный сумрак.