Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
Кураноскэ видел, как на лицах сторонников крайних мер в зале появляется угрюмое и враждебное выражение. Не обращая на это внимания, он громко продолжал.
— Поколения наших предков верой и правдой служили дому Асано. Ценою своей смерти мы можем попытаться воззвать к справедливости, добиться продолжения расследования, но шансы на это невелики. Пусть его светлость Даигаку и будет иметь удел с доходом всего в каких-то десять тысяч коку, возможно, он мог бы принять к себе вассалов покойного брата, и мы могли бы обратиться к нему с такой просьбой. Если же в этом прошении нам будет
— Стало быть, по-вашему, надо затвориться в замке и обратиться с просьбой к его светлости Даигаку, чтобы он принял нас под свое крыло? — довольно резко спросил Куробэй, даже продвинувшись чуть вперед на коленях. — Или, может быть, что-то в этом роде? Не ожидал, ваша милость, что такой человек, как вы, выскажет столь опрометчивое суждение. Если мы, укрепившись в замке, просим передать его светлости Даигаку права и обязанности главы рода, это не просьба о снисхождении. Мы тем самым требуем от властей восстановления справедливости, но дело это небезопасное и чреватое осложнениями. Не исключено, что в таком случае наши действия будут истолкованы как бунт. Тем самым мы рискуем навлечь позор на имя покойного господина, который всегда превыше всего ставил верность долгу и повиновение власти, а это уж никуда не годится. Я полагаю, что в данном случае мы должны прежде открыть ворота замка и уж после того, соблюдая установленный порядок, подать прошение о передаче прав наследования. Другого пути нет. А вы как думаете, господа?
— Я считаю, что его милость Оно совершенно прав. В данном случае примешивать к нашей просьбе сопротивление высочайшей воле сёгуна и сомнения в ее справедливости равносильно тому, чтобы самим обречь прошение на неудачу — тут мы вроде бы хотим доказать свою лояльность, а выходит как раз наоборот. Нет, такой путь до добра не доведет, — рассудительно заметил Ситироэмон Тамамуси.
— Так что же, стало быть, нам остается только покориться? — прерывающимся голосом крикнул кто-то из зала, не в силах сдержать возмущения.
Все собравшиеся задвигались и зашумели, но тут снова взял слово Кураноскэ и негромко сказал:
— Вы, ваша милость Оно, в общем, все сказали правильно, однако… Возьмет ли нас под крыло его светлость Даигаку, пока неизвестно. И что же, ради того чтобы подать о том прошение, мы должны будем без сопротивления оставить замок? Сколько поколений самураев клана Ако взрастил этот замок! Да разве позволит нам память о них сейчас не встать грудью за родной край, не отдать жизнь за него?! Вот это уж воистину навлечет позор не только на покойного господина, но и на все поколения наших славных предков. Не пристало самураям столь низко себя ставить.
— Тем не менее… Если мы просим, чтобы его светлость Даигаку принял нас по праву наследования… любое неповиновение, любое отступление от правил может все испортить, — заметил Куробэй.
— Ваша милость, — возразил Кураноскэ, — сказать по правде, я думаю, вероятность того, что дело с правом наследования закончится успешно, не более десяти шансов из ста.
Не только Куробэй,
— Что вы говорите? Неужели вы считаете, что с передачей права ничего не выйдет? — переспросил Куробэй, покрываясь краской.
— Да, я так полагаю. Или, по вашему, на сей раз нам будет явлена высочайшая справедливость сёгуна, не омраченная ничьей злой волей? Позволю себе в этом усомниться.
— Но если так… — начал Куробэй с ошеломленным выражением на лице. — Хоть вы и полагаете, что из этого ничего не выйдет, но призываете попробовать, укрепившись в замке, тем самым оказать давление на власти. А если все же не получится, что прикажете делать? Осыпать стрелами представителей этих самых властей?
— Да, я с самого начала имел в виду, что замок придется оборонять, — твердо заявил Кураноскэ.
Что за странные речи! И означали они открытый бунт против верховной власти.
Куробэй страшно побледнел, лицо его стало похоже на лист бумаги, руки на коленях заметно дрожали.
— Позволю заметить, ваша милость, что вы переходите все границы в нарушении установленной субординации, — сказал он.
— Почему же? — повернулся к нему Кураноскэ.
Куробэй с пылом спросил:
— Как же вы можете пренебречь славными вековыми традициями вассальной верности в сёгунате?!
— Все зависит от времени, от конкретных обстоятельств. Еще раз повторю, очевидно, что в данном случае действия властей и высочайший приговор были продиктованы злой волей. — Пламя вспыхнуло во взоре Кураноскэ. — Бусидо, Путь самурайской чести, существует испокон веков и появился на свет раньше вашей Высочайшей справедливости из Эдо!
Зал безмолвствовал. Кто мог ожидать, что сдержанный и миролюбивый Кураноскэ не побоится произнести столь дерзкие слова? Поистине страшная крамола — будто ни сёгун с его двором, ни государственное устройство ничего для него не значат.
— Может быть, это и безрассудство. Если доведется, я готов один умереть за свои убеждения. Что ж, среди вас не найдется никого, кто заодно с Кураноскэ?
— Ваша милость, я с вами! — раздался голос из зала, и все оглянулись на суровое скорбное лицо Соэмона Хары.
— Я тоже! Я тоже! — один за другим выкрикивали самураи.
Куробэй испуганно обвел глазами зал, ища своих единомышленников — Тамамуси, Сотомуру и других. Те тоже, как видно, были не на шутку взволнованы и пребывали в тревожном возбуждении.
На губах у Кураноскэ блуждала улыбка.
Вдруг кто-то из дальнего конца зала спросил:
— А вы как, ваша милость Оно?
— Да! Вы с нами заодно или против?
— Скажите честно! — поддержали остальные.
Смущенный и расстроенный Куробэй собрался было отвечать, но нетерпеливый Соэмон Хара уже вскочил и направился к нему, так что Куробэй невольно слегка попятился.
— Встаньте! — сказал Соэмон, и в лице его читалась решимость следовать древней заповеди: «Слово сказано — дело решит меч!» — Здесь останутся только те, кто готов защищать замок. Кто не согласен, может покинуть зал.