Росас
Шрифт:
— Я вам говорю, сеньор, что в трудные минуты лучше кончить все скорей.
— Но кончить хорошо, ты хочешь сказать?
— Или дурно.
— Дурно?
— Ну, да! Худо или хорошо — окончить сразу все же лучше, чем проводить свою жизнь, подавая одну руку добру, а другую — злу.
— И это зло будет состоять в том…
— В том, что нам, например, снесут голову.
— Пусть ее сносят у тебя и твоих заговорщиков, очень хорошо, но у меня, человека спокойного, невинного, смирного, не способного причинять зло преднамеренно, предумышленно, с…
— Сядьте, мой дорогой учитель! —
— Что я сделал? Что такого, чтобы очутиться в том положении, в котором я нахожусь, подобно хрупкой лодке, разбиваемой бурными волнами океана?
— Что сделали, вы?
— Да, я!
— Тота! Вы в самом деле ничего не сделали?
— Нет, я ничего не сделал, сеньор дон Мигель; настанет время, когда моя связь с тобой разрушится, порвется: я преданнейший защитник самого знаменитого из всех ресторадоров света. Я люблю всю высокоуважаемую семью его превосходительства, как люблю и уважаю другого сеньора губернатора, доктора дона Фелипе, его предков и всех его детей. Я хотел…
— Вы хотели эмигрировать, сеньор дон Кандидо.
— Я!
— Вы! Это преступление против федерации, за которое расплачиваются головой.
— Доказательства?
— Сеньор дон Кандидо, вы решительно стремитесь быть повешенным кем-либо.
— Я?
— Я жду только, чтобы вы мне сказали кем: Росасом или Лавалем. Если первым, то для того, чтобы быть вам приятным, я сейчас же отправлюсь к полковнику Соломону, если же вторым, то подождите два или три дня, когда генерал Лаваль вступит в Буэнос-Айрес, тогда, как только представится случай, я поговорю с ним о секретаре сеньора дона Фелипе.
— Итак, я человек, попавший в воду?
— Нет, сеньор, вы будете человеком на воздухе, если будете продолжать говорить глупости так, как вы делаете это постоянно.
— Но, Мигель, сын мой, разве ты не видишь моего лица?
— Вижу, сеньор.
— Что же ты видишь на нем?
— Страх.
— Нет, не страх, нет, а недоверие, вследствие странных впечатлений, господствующих надо мной в настоящую минуту.
— Что такое?
— Идя сюда от губернатора, я встретился с людьми, которые показались…
— Кем?
— Дьяволами в образе человеческом.
— Или людьми с видом дьяволов, не правда ли?
— Что за вид у них был, Мигель! Что за вид! И при этом у них были длинные ножи. Способен ли кто-нибудь из этих людей убить меня? Как ты думаешь, Мигель?
— Не думаю, что вы им сделали!
— Ничего, ничего! Но предположи, что они спутают меня с другим и…
— Ба-а! Оставим это, дорогой учитель, вы сказали, что пришли ко мне прямо от Араны, не так ли?
— Да, да, Мигель.
— Ну, тогда у вас была причина прийти сюда.
— Да.
— Какая же она, друг мой?
— Я не знаю, не хочу этого говорить. Я не хочу более ни политики, ни сообщений!
— Так вы пришли сделать мне сообщение о политике?
— Я не говорил этого!
— Держу пари, что в кармане вашего сюртука находится важная бумага.
— У меня ничего нет.
— Я тем более готов держать пари, что, на выходе отсюда, вас может обыскать какой-нибудь федералист, чтобы посмотреть,
— Мигель!
— Сеньор, дадите ли вы мне или нет те бумаги, которые принесли с собой?
— С одним условием.
— Посмотрим, что за условие.
— Чтобы ты более не требовал от меня нарушения моего служебного долга.
— Тем хуже для вас, потому что Лаваль будет здесь раньше, чем через четыре дня!
— Как! Ты откажешься признать те громадные услуги, которые я оказал делу свободы?
— Да, если вы остановитесь на половине дороги.
— Ты думаешь, что Лаваль вступит в город?
— Он для того и пришел.
— Ну, между нами говоря, я также думаю; вот почему я и пришел к тебе. Есть кое-какая перемена.
— В чем? — быстро спросил молодой человек.
— Возьми и прочти.
Дон Мигель, развернув бумагу, поданную ему доном Кандидо, начал читать:
Сан-Педро, 1-го сентября. Два дня тому назад Маскарилья двинулся вперед с тысячью человек, чтобы овладеть пуэбло 29 , но жители выказали необычайную решительность, и он был отброшен; у него было одно орудие, полтораста пехотинцев и около шестисот пятидесяти кавалеристов. Атаку он произвел сразу с двух сторон. В одно мгновение он уже достиг площади, но был отброшен нашим огнем. Потеря была в сто человек.
29
Пуэбло — селение.
Прилагаю к этому списку копию депеши, полученной мною от генерала.
Завтра я вам напишу более подробно.
Хуан Камелино Сеньору Д…
— Посмотрим теперь документ, на который он ссылается! — сказал Мигель после минутного молчания.
— Вот он! — отвечал дон Кандидо. — Эти два важных документа были найдены в шлюпке, захваченной сегодня ночью; я снял с них копию наскоро, чтобы показать тебе.
Дон Мигель, не слушая дона Кандидо, взял из его рук и начал читать с величайшим вниманием следующее письмо:
Освободительная армия, главная квартира на походе.
29 августа 1840 г.
Сеньору дону Хуану Камелино, военному коменданту Сан-Педро.
Главнокомандующий имеет удовольствие сообщить Вам для объявления по вверенным Вам войскам, что из перехваченных депеш дона Феликса Альдао к тирану Росасу видно, что общественное мнение внутри страны как нельзя более благоприятно для дела свободы. Провинции Кордова, Сан Луис и Сан Хуан отказали Альдао в требуемой им помощи. Провинция Ла-Риоха восстала против тирании Росаса и вооружила многочисленную кавалерийскую колонну и восемьсот пехотинцев. ГенералЛа Мадрид вступил на территорию Кордовы во главе своих храбрых солдат, вскоре он поддержит операции освободительной армии.