Росас
Шрифт:
— Я не знаю, смогу ли я это сделать, сеньора, так как сейчас отправлюсь в Бака, куда и приказал явится полицейскому комиссару, когда он вернется из лагеря.
— В Бака! Но не заблудитесь ли вы в городе?
— Я думаю, сеньорита, что нигде не заблужусь! — отвечал Викторика с иронической улыбкой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать или лучше — объяснить откровенно, что прежде я получал приказания непосредственно от сеньора губернатора, а с некоторого времени получаю их от другого
— Вы думаете, кто-нибудь осмелился злоупотреблять именем моего отца?
— Я думаю, сеньорита, что невозможно отправиться в Сантос-Луарес и вернулся оттуда в полчаса.
— И поэтому?
— Сегодня после полудня, например, я получил от имени его превосходительства приказ наблюдать этой ночью за берегом у Сан-Исидро, а четверть часа или самое большее полчаса спустя получил противоположный приказ тоже от имени Ресторадора обходить берег у Бока.
— А!
— Вы сами можете судить теперь, Мануэлита, что один из этих двух приказов не исходит от сеньора губернатора.
— Конечно, это странно!
— Для меня никогда не было и никогда не будет хороших или дурных времен на службе, говорил Росас, но я совсем не расположен служить лицам, которые действуют в своих личных интересах, а не в интересах дела.
— Будьте уверены, Викторика, что я поговорю об этом с татитой, как только представится случай.
— Эта сеньора дает мне больше работы, чем сеньор губернатор.
— Эта сеньора! Какая сеньора?
— Вы не поняли, что я говорил вам о донье Марии-Хосефе?
— Да, да, Викторика! Продолжайте.
— Эта сеньора имеет свой личный интерес в том, чтобы мешать унитариям бежать. Если бы это зависело только от меня, то все бы они уехали.
— Таково же и мое мнение! — сказала она живо.
— Сегодня донья Мария-Хосефа послала мне приказ снова обыскать дом, где, как я очень хорошо знаю, все пропитано унитаризмом, кончая стенами. Но зачем нам этот обыск, если мне не сказано, что надо искать там и что я должен делать, если найду что-нибудь?
— Это правда.
— Затем приказ от имени его превосходительства следить за поведением одного молодого безумца.
— Это удачная мера.
— Мальчика, который суетливо бегает туда и сюда, а в действительности имеет сношения только с федералистами.
— Кто этот сеньор, Викторика? Он бывает здесь, и вы имеете приказ преследовать его?
— Да, сеньорита.
— Но кто же он?
— Дель Кампо.
— Дель Кампо! — вскричала донья Мануэла, испытывающая дружеские чувства к молодому человеку.
— Да, от имени сеньора губернатора.
— Это невозможно.
— По крайней мере, так мне сказала сама донья Мария-Хосефа.
— Арестовать дель Кампо! — возразила донья Мануэла. — Полноте! Говорю вам, что это невозможно. Я не верю, чтобы татита мог
— Она не сказала мне, чтобы я арестовал его, а только следил за ним.
— Это, может быть, один из немногих искренних людей, которые окружают нас.
— Я и не нахожу его дурным, но должен прибавить, что он имеет много врагов и притом врагов влиятельных.
— Сеньор Викторика, не делайте ничего против этого молодого человека, по крайней мере, пока не получите особого приказа татиты.
— Если вы требуете этого…
— Да, я требую этого, пока Корвалан не передаст вам приказания.
— Очень хорошо.
— Я немножко знаю эту историю. Но разве мы можем терпеть, чтобы татита служил ширмой, вы понимаете меня?
— Да, да, сеньорита! — отвечал Викторика, довольный тем, что он может сыграть злую шутку с доньей Марией-Хосефой.
Довольный, он предложил донье Мануэле послать к ней полицейского комиссара тотчас же, как только он прибудет с вестями из лагеря.
— Но вы мне обещаете, — прибавил он, — что хорошие или дурные будут эти известия, но вы сохраните их лишь для себя одной до тех пор, пока я не опубликую их так, как требует того мой долг?
— Я обещаю вам это.
— Тогда, доброго вечера, Мануэлита!
Начальник полиции удалился, пройдя через толпу, в которой никто не осмелился остановить его, чтобы спросить о новостях.
Место, покинутое Викторикой, не осталось пустым: почти тотчас же его занял один федералист и стал поздравлять девушку с вероятным и в особенности близким торжеством ее отца над Лавалем.
В то время как донья Мануэла просила этого нового собеседника пойти попросить негритянок не кричать так громко на дворе и сказать им, что отец ее с величайшим удовольствием примет их в своем лагере, донья Мария-Хосефа прощалась с каким-то человеком высокого роста, лет тридцати восьми или сорока, с прекрасными глазами и смуглым цветом лица, носившим густые черные усы и одетым в драповую куртку, черные панталоны с пунцовым бантом, жилет и галстук того же цвета с огромным девизом и длинным кинжалом за поясом.
— Итак, в добрый час! — говорила ему невестка Росаса.
— Да, сеньора, я буду у вас до семи часов утра, чтобы сообщить вам о результате.
— Но если будет что-нибудь новое раньше, уведомите меня.
— Хорошо, сеньора!
— Я останусь здесь всю ночь, по крайней мере до того времени, как мы получим известия от Хуана Мануэля, особенно помните, что не надо давать пощады никому из них: вы знаете, что все, кто спасется, присоединится к Лавалю.
— Будьте спокойны, сеньора! — отвечал он со злой улыбкой, положив руку на свой кинжал.