Роскошь нечеловеческого общения
Шрифт:
Несмотря на лингвистические трудности, Гоша все-таки понял, что предоставление издательских марок - дело давным-давно монополизированное и монополизировали его, в частности, издательства, принадлежащие различным благотворительным фондам или таким вот обществам инвалидов и потому имеющие различные виды налоговых льгот.
Вообще-то, молодцы представляли всю эту монополистическую систему, которая включала почти десяток издательских фирм (неважно, что ни одна из них не имела даже собственного штата) и в которую теперь предлагалось влиться крохотной
Гоша подумал несколько минут и принял предложение. А на следующий день он набрал номер мобильного телефона одного из молодцов и сообщил, что выходит из дела и все предприятие готов продать по сходной цене, если найдется покупатель.
Покупатель приехал через час. Это был один из вчерашних молодцов, только на этот раз не в кожаной куртке и спортивных штанах, а во вполне приличном костюме.
Молодец принял у Крюкова печать, учредительные документы и его собственное заявление, выдал Гоше тощую пачку зеленых купюр и исчез из Гошиной жизни навсегда.
С тех пор писатель Крюков больше нигде не работал, жил случайными приработками в многочисленных газетах, причем сознательно выбирал наиболее отвратительные из них - те, которые даже "желтыми" можно было назвать с большой натяжкой. Сам Гоша именовал их "черной прессой".
Ему было сорок пять лет, и в будущее он смотрел с демонстративным пессимизмом.
– У тебя деньги есть?
– спросил Журковский, когда они с Крюковым вышли на улицу.
– Малость есть... А у тебя что, нету, что ли?
– Да знаешь... Пойдем-ка в обменник.
Журковский решил разменять последнюю сотню. Все-таки на эти традиционные осенние приемы ни он, ни Галина никогда не жалели денег, как бы мало их ни было. Даже, случалось, занимали специально, чтобы первого сентября принять гостей подобающим образом.
– Разбогател, профессор?
– Да куда там... остатки прежней роскоши. А точнее - остатки гонорара за книгу.
– А-а, ну да, ты теперь книги пишешь. А я вот, знаешь, держусь. Не сдаюсь.
– Так у меня же не то, Гоша. У меня же по специальности.
Журковский вдруг понял, что оправдывается. А с чего ему оправдываться? Книгу эту он писал почти семь лет. А издать удалось только теперь. Греч помог.
– Тебе мэр, что ли, помог? Я так слышал, - заметил Гоша, и Журковский в очередной раз удивился тому, насколько часто бывает, что твою мысль неожиданно продолжает собеседник, словно бы с легкостью читая то, о чем ты размышляешь в данную минуту.
– Помог.
– Ну-ну.
Гоша замолчал и молчал до самого обменного пункта.
– Иди, - буркнул он, остановившись возле стеклянных, озаренных таинственным внутренним светом дверей казино.
– Иди. Я тут подожду. Я в такие места даже заходить не могу. Тем более с кем-то там разговаривать... Ты уж давай сам...
В ночной магазин, находившийся рядом, Гоша все-таки соизволил зайти.
– Тоже гадюшник, - прокомментировал он.
– Но мы же сюда по нужде, так сказать... Не по прихоти...
Журковский
– Что ты смотришь? Бери подешевле да побольше, - сказал Гоша.
– Один черт - все подделка!
– Да что вы такое говорите!
– встрепенулась продавщица за прилавком. Какая такая подделка! У нас вся водка заводская. Тоже мне, специалист!..
Крюков открыл было рот, чтобы ответить, но охотничий блеск, загоревшийся в его глазах, внезапно погас, он проглотил вертевшееся на языке слово и, сунув руки в карманы плаща, отошел от прилавка, предоставив Журковскому самому произвести выбор.
– Больной, - зло сказал продавщица.
На обратном пути Гоша тоже не проронил ни слова.
Когда Журковский, поглядывая на надувшегося товарища, вошел во двор своего дома, он не смог удержаться от гневного восклицания.
– Вот люди, - в сердцах сказал он, показывая Гоше на железную дверь подъезда.
Дверь была по обыкновению приоткрыта.
– Ты чего?
– спросил Крюков.
– Да понимаешь... Поставили нам дверь, с кодовым замком... Чтобы бомжи не ходили. А то раньше было черт знает что... Грязь, вонь... Зимой ночевали на лестнице... Ну пили, понятно... Можешь себе представить?
– Очень даже могу, - ответил писатель.
– Да... Так вот, поставили дверь... А жильцы, видишь, не закрывают...
– И чего ты так расстраиваешься? Подумаешь, проблема!
– Да, проблема!
Журковский захлопнул тяжелую дверь с такой силой, что от грохота завибрировали тонкие перила лестницы на всех пяти этажах. Они отозвались глухим унылым звоном, который был исполнен какой-то совершенно безысходной тоски.
– Проблема!
– повторил Журковский.
– Не дверь меня волнует. И не бомжи. Господь с ними. Я привык уже. Но люди, люди! Сколько они кричали, сколько между собой шушукались - ах, мол, какой беспорядок на лестнице! Ах, мол, куда это только власти городские смотрят! Вот, сделали им замок - так они... Не понимаю я, не понимаю! Тупость эта меня из себя выводит. Не понимаю!... Все могу понять - и воровство, и подлость могу... И бандитизм... Корыстные интересы. Как Ленин говорил - ищи экономический интерес... Но здесь... У меня просто слов нет. Такая тупость беспредельная...
– Слушай, у тебя сегодня случилось что-то?
– спросил Крюков.
– С чего это ты так взрываешься по пустякам?
– Да нет, в общем, ничего...
– С Гречем какие-то сложности?
Журковский замер на лестнице с поднятой ногой.
– А при чем тут Греч? И вообще - ты это с какой стати о Грече?
– Ну ты же с ним встречался сегодня. Вот я и подумал, что у вас там...
– Да почему у нас там должно быть что-то такое-этакое? Что у нас с ним вообще может быть? У него своя жизнь, у меня своя... Мы с ним практически не пересекаемся.