Россия без прикрас и умолчаний
Шрифт:
Из сообщений своих многочисленных корреспондентов во всем мире и иностранных газетных статей ТАСС составляет несколько видов бюллетеней. Лишь один из этих бюллетеней, печатаемый на ротаторе лиловой краской, предназначен для воспроизведения в газетах. Давая сообщения из этого бюллетеня в номер, ответственный секретарь вправе только сокращать их, если не хочет помещать полностью. Запрещается изменять хотя бы одно слово.
Секретарь имеет доступ еще к одному бюллетеню ТАСС – так называемому «белому», хотя он печатается черной краской. Бюллетень этот содержит чуть более подробную и более правдивую информацию, однако воспроизводить ее на газетных страницах нельзя. Содержимое «белого» ТАССа служит только для контр-пропаганды – например, для полемических статей
Еще более конфиденциальные сообщения – правдивые обзоры зарубежной прессы – содержатся в «красном» бюллетене ТАСС (он, как показывает название, размножается красным шрифтом). Но этот бюллетень рассылается исключительно главным редакторам нескольких крупных газет и высшим партийным чиновникам – «для сведения». На нем стоит гриф «секретно» со всеми вытекающими отсюда последствиями (см. главу IV).
Насколько мне известно, подобная система организованной дезинформации уникальна и не применялась даже в фашистской Германии.
Понятно, что фильтрация зарубежных сообщений, многоступенчатая их проверка, цензурный контроль и прочее требуют массу времени. Даже тысяча с лишним сотрудников, сидящих в здании ТАСС на Тверском бульваре в Москве, не может справиться со всем этим достаточно быстро. Бюллетени ТАСС дают поэтому информацию суточной, а то и двухдневной давности. Сами журналисты из ТАСС придумали такую шутку.
В здании ТАСС начинает стучать телетайп. Дежурный сотрудник подходит к аппарату и читает выползающую ленту. «Париж, 25 мая. От вашего собственного корреспондента. По сообщению агентства Франс Пресс, в Москве, на Тверском бульваре, горит здание Телеграфного агентства Советского Союза...» Сотрудник бросает ленту и бежит к окну. Он видит, как к зданию подъезжают пожарные машины.
Но, как бы то ни было, у ответственного секретаря газеты нет выбора. Он может поставить в номер только один вид зарубежной информации – тот, что лежит перед ним в «лиловом» бюллетене. И эта информация попадет к читателю только на следующий день.
Для начала ответственный секретарь отбирает те зарубежные сообщения, которые пойдут на первую страницу. Их не очень много, и вся эта работа занимает десять минут. Теперь надо заполнить остальную площадь страницы.
На лежащем перед ним макетном листе секретарь отчеркивает место для будущего клише заголовка, созывает к себе заведующих отделами промышленности, сельского хозяйства и информации и начинает «творить».
— Сюда поставим передовичку (так на жаргоне журналистов зовется небольшая передовая статья).
— Мою, пожалуйста! – кричит заведующий отделом промышленности.
— Нет, мою! – восклицает сельскохозяйственный журналист. – Она вторую неделю в секретариате валяется!
— Примем соломоново решение, – мирит их ответственный секретарь. – Дадим передовую отдела школ и вузов. Во-первых, она уже скоро месяц как набрана, а во-вторых, на последнем совещании в ЦК было велено нажимать на науку.
Он вытаскивает из ящика гранку статьи, примеряет на страницу и наклеивает.
— Теперь вот здесь ляпнем крупное фото знатного токаря-пекаря товарища Пупкина, – говорит секретарь.
Окружающие даже не улыбаются, острота эта дежурная. Пупкин – издевательская «общая фамилия» для какого-нибудь «передового рабочего» или «труженика колхозных полей». Точно так же в насмешку придумана профессия – токарь-пекарь. В редакции всегда есть запас таких фотографий и восторженных репортажей о героях труда. Выпустить без них газету невозможно – одно время это пытался делать зять Хрущева Алексей Аджубей, тогда главный редактор «Известий», но даже он немедленно получил выговор за «безыдейность» газеты.
Такими материалами, предназначенными отнюдь не для чтения, а только для идеологического начальства, заполняется весь остаток первой страницы. Склеенный макет отсылают в типографию и делают предварительный оттиск.
Интересно, что отправка цензору сверстанных страниц – дело противозаконное. Официально цензор может читать материал лишь после того, как под ним есть подпись главного редактора. Но дело происходит примерно в полдень, главного еще и в помине нет, он будет читать и подписывать весь номер часов в пять, в шесть вечера. Если ответственный секретарь не «загрузит» цензора раньше, газета получит разрешение цензуры только ночью. А до получения заветного штампа «разрешается в печать» ни один заведующий отделом не может уйти домой – вдруг по его материалам возникнут у цензора какие-нибудь вопросы?
Поэтому ни в одной газете эта «формальность» не соблюдается. Страницы верстают по очереди и тотчас отсылают цензору на чтение.
В два часа дня появляется главный редактор – считается, что до этого времени он пребывает «у руководства» и согласовывает там какие-то особо важные вопросы. На самом деле он может быть где угодно – ему просто нечего делать в редакции до послеобеденного времени.
Как только он является, к нему в кабинет (а в крупных редакциях – в специальный зал) сходятся все сотрудники, кроме самых младших. Начинается ежедневное собрание по планированию следующих номеров газеты – на журналистском жаргоне оно именуется «планеркой». Встают по очереди заведующие отделами и предлагают дать на завтра или на послезавтра свои материалы. Ответственный секретарь, сидящий где-нибудь в углу, всегда играет роль «адвоката дьявола», он критикует, не стесняясь в выражениях, темы будущих материалов и уже написанные статьи. Затем слово берет главный редактор – ему полагается по чину «давать перспективу» подчиненным, придумывать какие-то новые рубрики, темы, направления. Эти «новаторские» потуги обычно тяжело и неловко слушать – ведь ничего действительно нового в них быть не может, но надо говорить – человек говорит. Некое исключение в этом смысле составлял тот же Аджубей. На «планерках» в «Известиях» он, бывало, говорил по сорок минут и «высыпал» на головы журналистов десятки всевозможных предложений, часто неисполнимых, но зато любопытных и даже остроумных. По уровню самостоятельности такого редактора, как Аджубей, не было ни у одной русской газеты за все полвека советской власти, и в его времена «Известия» отличались, по крайней мере, живостью. Но теперь Аджубей сидит в редакции журнала «Советский Союз», он там не главный редактор, а заведующий незначительным отделом, и самостоятельности у него больше нет.
С «планерки» ответственный секретарь отправляется доделывать номер, и скоро последняя, четвертая страница газеты уходит на верстку в типографию (все центральные ежедневные газеты в СССР выходят на четырех страницах, только «Правда» и «Известия» выходят на шести). Главный редактор принимается за чтение номера, а в кабинете ответственного секретаря уже звонит телефон. Это цензор сообщает, по каким материалам у него «возникли вопросы».
Хороший ответственный секретарь никогда не спорит с цензором, даже не входит в суть дела. Некогда. Он любезно и по-дружески отвечает цензору, что сомнительный материал будет немедленно заменен другим, той же длины. Через пять минут курьер уже несет цензору новую гранку, извлеченную секретарем из стола, а уж потом как-нибудь, при случае, секретарь скажет заведующему соответствующим отделом:
— Слушай, там цензура срубила твою корреспонденцию. Иди, согласуй, что там неладно. Я пока сбросил кусок с номера, получишь разрешение – поставлю завтра.
Наконец, номер украшается подписью главного редактора, а потом и штампом цензора: «Разрешается в печать». Сотрудники расходятся по домам, в редакции остаются только дежурный помощник ответственного секретаря и дежурный цензор. Поздно вечером, когда типография даст полный оттиск номера, цензор поставит на нем второй штамп: «Разрешается к выпуску в свет». Тогда номер возьмут в печатный цех, а редакция опустеет окончательно.