Россия и мусульманский мир № 2 / 2017

Если обратиться к опыту Российской империи и Советского Союза, то можно увидеть следующую тенденцию: до тех пор пока государство жестко держало контроль над внутриполитической ситуацией в своих руках – будь то тайная политическая полиция царского режима или НКВД в советское время, – в стране наблюдалась относительная политическая стабильность, которая, правда, при все большем ужесточении мер государственного контроля над инакомыслящими все быстрее трансформировалась в стагнацию политической системы. Далее следовали короткие периоды полу-либеральных реформ, в результате которых наступала тотальная дестабилизация и окончательный крах правящего режима как в случае царской России, так и в случае распада СССР. При этом при попытке власти перейти на адаптационную модель происходил слом всей политической системы. На наш взгляд, именно данный опыт показывает, что невозможен резкий переход от консервативной модели суггестивного характера к модели адаптационной, характерной для либеральной демократии.

При этом закономерно возникает вопрос: в какой степени государство может обеспечить политическую стабильность системы при обратном переходе – от адаптационной модели к консервативной? Вызывает ли ужесточение государственного контроля над политической сферой с целью обеспечения национальной безопасности соответствующий всплеск протестной активности, и если да, то при каких условиях можно избежать такого роста протестной активности? Если конкретизировать данный вопрос, то можно сформулировать его следующим образом: при каком типе взаимоотношений между обществом и государством возможен безболезненный переход от адаптационной модели обеспечения стабильности политической системы к консервативной?

Если рассмотреть примеры протестной активности в США, в частности конфликт в связи с убийством полицейским подростка афроамериканского происхождения (Бостон, Нью-Йорк, 2015 г.), то можно говорить о том, что чем более укоренена адаптационная модель и либерально-демократический, диалоговый тип взаимоотношений между властью и обществом, тем большее возмущение и протестную активность вызывает попытка государства «навести порядок» традиционными силовыми методами. Примерно та же ситуация сложилась в ведущих странах ЕС и Великобритании (протестная активность против ввода немецких войск в Афганистан по 4-й статье Вашингтонского договора, в Великобритании – по тому же поводу и т.д.). Таким образом, можно заключить, что чем более зрелым является институт гражданского общества (при наличии правозащитных, неправительственных и общественных структур), тем сложнее и болезненнее для политической системы является переход от адаптационной модели к консервативной. Соответственно, в странах, где гражданское общество еще слабо или же находится только в зачаточной стадии своего формирования, государству проще в ответ на внешние и внутренние вызовы реагировать в рамках консервативной модели.

Также, особенно применительно к российской практике, следует учитывать и общий уровень политической культуры населения, политической и правовой грамотности, а также национальные социокультурные особенности. Если рассматривать примеры царской и советской России, а также современной политической ситуации, то можно с уверенностью говорить о том, что в основе легитимности власти, самой ее природы в российской политической практике лежит глубинная традиция – персонифицированное восприятие власти обществом. Многие исследователи убеждены, что российскому народу испокон веков требуется сильный политический лидер, который прямо ассоциируется с самим государством, причем карательные функции государства и жесткий контроль над инакомыслием внутри страны воспринимаются как единственно верный вариант управления и отождествляются с политически стабильным государством 1 . Однако репрессии и стабильность – далеко не тождественные понятия, и требуется немалое искусство управления государством, чтобы найти ту тонкую грань, которая отделяет контроль над политической ситуацией от тоталитарного политического режима. Следовательно, именно на государство ложится вся ответственность по определению тех угроз и вызовов, которые действительно могут угрожать политической стабильности. В данном контексте ярким примером, на наш взгляд, служат «перегибы» советского времени, когда применялись меры, асимметричные угрозам, приводя к высоким социальным издержкам (коллективизация, раскулачивание, партийные чистки и т.п.).

В настоящее время российская власть явно стремится соблюсти баланс между контролем и «ручным» управлением, о чем свидетельствует, в частности, публичное выступление Президента Российской Федерации В.В. Путина в формате «прямой линии» 14 апреля 2016 г. Так, глава государства на заданный И. Хакамадой вопрос о том, насколько политическим можно считать убийство Б.Н. Немцова, ответил полностью нейтрально и ввел данный вопрос в формальное поле следственного разбирательства. При этом по поводу оппозиции президент отметил, что все граждане, проживающие в России, имеют право на собственное мнение по поводу тех или иных действий власти, однако и власть также хочет быть услышанной. Далее президент заверил, что на государственном уровне будет сделано все необходимое для обеспечения национальной безопасности перед лицом потенциальных внешних угроз 2 .

В данном случае ответ главы государства можно считать безупречным образцом политической риторики, причем никакого прямого осуждения либерально мыслящих людей президент не выражал. Тем не менее либеральное экспертное сообщество постоянно ощущает себя притесненным и обиженным в силу того, что власть следует собственным принципам и своему пониманию политических процессов, происходящих в настоящее время в России. Следует также добавить, что развитое гражданское общество в России на данный момент не сформировано и в силу особенностей национального менталитета, что дает широкие возможности с точки зрения применения силовых мер по обеспечению национальной безопасности в стране.

Своевременное реагирование на возникающие социально-экономические трудности в таком контексте вполне удовлетворяет интересам российского общества, которое вовсе не стремится ни к протестным действиям, ни к активному выражению политических позиций. Более того, российскому обществу испокон веков более комфортно строить отношения с государством на основе подчинения, а не диалога.

Как только государство (будь то царская власть или советская) пытается наладить такой диалог с помощью создания новых каналов и институтов двусторонней коммуникации, ситуация в стране сразу же выходит из-под контроля, поскольку дремлющие экстремистские силы расценивают такие шаги как слабость государства и начинают проявлять активность по завоеванию власти (собственно, именно так к власти пришли большевики).

Опыт стран, переживших «цветные революции», показывает, что они либо не способствовали переходу государств на новый этап политического развития, консервируя в них выгодный пришедшим к власти силам порядок и не решая внутренние конфликты (Грузия, Украина, Киргизия), либо стали шагом к территориальной дезинтеграции (Югославия). Опыт Украины 2013–2014 гг. показал, что при слабости политической системы в целом и отсутствии политической воли правящей элиты государство становится чрезвычайно уязвимым для внешних проникновений и воздействий. В частности, «Майдан» оказался организованной и спланированной акцией со стороны польского фонда «За демократию», руководство которым осуществлялось через посла Польши в Украине. До сих пор в стране нет ни стабильности, ни фактически государственности, поскольку в состоянии гражданской войны не приходится говорить о государстве как целостном политическом образовании.

С учетом таких критериев можно выявить основополагающий принцип обеспечения национальной безопасности – система мер и институтов, обеспечивающих неуязвимость государства по отношению к внешним и внутренним дестабилизирующим воздействиям, приводящим к разрушению государственности.

В истории Российского государства с момента его образования национальная безопасность рассматривалась в качестве системы гарантий территориальной целостности, суверенитета и национальных интересов 3 , основываясь на силовых методах обеспечения политической стабильности. Однако в современном мире возникли новые, подчас непредсказуемые факторы дестабилизации. К ним, в частности, можно отнести проблему так называемых «цветных революций» и технологии их дистанционного проведения.