Россия и современный мир №1 / 2018

Игрицкий Юрий

В другой заметке, написанной после публикации «Донесения», отмечается, что лидеры восстания обращались к опыту США и вдохновлялись примером Д. Вашингтона. «Не является ли это, – вопрошает автор, – примером [положительного] влияния истории нашей революции и [текущего] состояния?» [54]. Тем не менее несмотря на явные признаки недовольства текущим положением общества, казнь и ссылку декабристов, «император Николай, надо полагать, пользуется популярностью среди своих рабов, и все выглядит спокойным», отмечает другой автор [53].

Как видно, попытка имперского правительства представить наказание декабристов милосердным была встречена с сарказмом: «Исходя из того, каким образом была произведена

казнь, она представляется более мягким [приговором] в сравнении с ужасающим актом милосердия, которое обрекло преступников, закованных в кандалы, маршировать девятьсот английских миль [в Сибирь] и затем быть заживо погребенными… Каждый несчастный выживший мог бы, как нам кажется, горько и справедливо воскликнуть: “Счастлив, тот, кто умер!”» [51]. Этот пассаж, перепечатанный «Найлз Уикли Реджистер», сопровождался комментарием о том, что все сосланные в сибирские рудники в Нерчинске должны были и в самом деле пройти пешком весь путь до места, скованные одной цепью. Церемония гражданской смерти тоже была понята газетчиками буквально: как символическое погребение заживо внутри шахты [там же].

Вскоре до американской публики дошли относительно достоверные сведения о приговорах восставшим. По сообщению одной бостонской газеты, общее число осужденных достигло 118 человек. Пятеро из них должны были быть казнены четвертованием, 31 – обезглавлены, а остальные – осуждены на разные сроки сибирской ссылки, подвергнуты гражданской смерти или понижены в чине. В конце заметки указывается, что в итоге были повешены пятеро заговорщиков – те, кого должны были четвертовать [52]. Тем не менее хотя в общем и целом новости о наказании декабристов были переданы верно, имидж нового императора был серьезно испорчен.

Как и ранее Константину, да и России вообще, если вспомнить атлас Вудбриджа, Николаю I вменялся в вину воинственный характер. 2 декабря 1826 г. в газетах сообщалось, что Россия готовит кампании с Персией и Турцией для захвата Молдавии и Валахии. Автор заметки едко замечал, что «их завоевание сделает дальнейшие присоединения совершенно необходимыми! Как видится, главным принципом русских монархов стало приращение территорий к стране, а не улучшение того, что уже есть. Современное государство растянулось на площади около пяти миллионов квадратных миль, и все равно русским хочется еще больше земли!» [44]. Завершается заметка прогнозом: «Легко можно предположить, что подобное состояние вещей не продлится [вечно, и мы можем] предположить, что некоторые царства будут отколоты [spewed up] после революций, особенно если общество станет более образованным» [там же].

Судьба подобных революций, однако, вряд ли могла бы быть позитивной. В этой связи в «Найлз Уикли Реджистер» появилась небольшая заметка, где вспоминалось подавление восстания Т. Костюшко в 1794 г.: «Спустя 10 часов после известия о подавления сопротивления [Варшавы] был отдан приказ поджечь город и убить всех мужчин, женщин и детей, которые попытаются убежать от пламени», – делится своими историческими познаниями автор статьи. И продолжает: «Девять тысяч человек было сожжено или зарезано, и русские “святые” пели te Deums по итогам резни, которую совершил по приказу варварского правительства его цепной пес Суворов. Турки никогда так далеко не заходили, а здесь христиане убивали христиан» [44].

Нельзя, однако, сказать, что мнение американских газет было целиком столь однозначно негативным по отношению к России. Довольно любопытным в этой связи, выглядят, например, статьи в «Чероки Феникс», первой газете, издававшейся с 1828 г. индейцами. Автор заметки «Распространенные заблуждения в отношении России» отмечал, что образ национального характера этой страны, в отличие от многих других, по большей части составляется именно на основе мифов, а не реальных фактов [17]. В другой же заметке отмечалось, что цивилизованные страны

переоценивают воинственность русских и их жадность до завоеваний, заявляя, будто в последние годы ни одно из территориальных приобретений не было произведено без согласия других государств: «Что Россия приобрела со времен Екатерины? Где ее неимоверная сила проявила себя? Она получила часть Польши, потому что ее соседи дали разрешение. Она получила определенный кусок Швеции, потому что ее соседи не позаботились о нем. И она установит [флаг] с черным орлом на стены Константинополя, когда Англия разрешит. Но она же пока не разрешила, не так ли?» [18]. Иная тональность в отношении России объясняется тем, что «Чероки Феникс» должна было одновременно и показать широту взглядов, и отразить критическое отношение к политике притеснявшего индейцев правительства. Таким образом, газета оказывается защитницей России, противопоставляя себя изданиям, приближенным к Вашингтону.

* * *

Подводя итоги, следует отметить, что на рассуждения американских современников о декабристах и возможных последствиях их выступления влияли несколько дискурсов: ориенталистско-цивилизационный, ранжирующий народы по степени их просвещенности, и органично с ним связанный революционный, спекулирующий о перспективах повторения, восставших в 1820-х наций, пути Американской революции.

На конкретное восприятие восстания декабристов в США в первую очередь повлияли слухи, распространявшиеся после событий на Сенатской площади сначала по Санкт-Петербургу, а затем и по всей Европе. Все эти разношерстные донесения из России были в какой-то мере упорядочены только после публикации перевода «Донесения Следственной комиссии» в начале сентября 1826 г. К работе Комиссии в некоторой степени был допущен американский посол в Санкт-Петербурге Генри Миддлтон. В переписке с собственным начальством он не мог обойти тему возможных изменений политического режима в стране после 14 декабря 1825 г.

Письма Миддлтона из российской столицы хотя и информируют о событиях на Сенатской площади и ходе расследования причин восстания, но имеют и другую цель – возобновление дискуссии о возможности модернизации России. При анализе этой проблемы американский посол предстает пессимистом, не верящим, что по крайней мере в ближайшем будущем «национальный характер» русских изменится. Высоко оценивая реформаторский вклад Александра I и надеясь на нового императора как продолжателя дела брата, «единственным европейцем» в России Миддлтон считает правительство.

По мере появления все новых официальных заявлений российских властей сведения и о причинах, и ходе восстания, а также о его последствиях становились все более достоверными. Тем не менее даже относительно милосердное обхождение нового императора с бунтовщиками не привело к какому-либо улучшению имиджа. Замена четвертования высылкой в Сибирь была воспринята как подтверждение бесчеловечности российской власти, обрекшей сотни людей благородного происхождения на медленную смерть в холодах бесконечной тайги. Общим местом рассуждений о перспективах правления Николая I становится предположение о возможности экспансии русского «медведя» на Запад. И хотя отдельные газеты предполагали, что подобные умозаключения чересчур гипотетичны, общий вывод был крайне пессимистичным.

Библиография

1. Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения, 1815–1832. М.: Наука, 1975. 626 с.

2. Бушкович П. Генри Миддлтон и восстание декабристов. Ч. 1–2 // Родина. 2015. № 615 (4). URL:(Дата обращения: 11.10.2017.)

3. Гордин С. Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года. Л.: Лениздат, 1989. 400 с.

4. Дружинин Н.М. Декабрист Никита Муравьев. М.: Изд-во политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1933. 403 с.

5. Журавлева В.И. Изучение имагологии российско-американских отношений: Итоги и перспективы // Американский ежегодник. М.: Весь мир, 2010. С. 142–167.