Россия и современный мир №1 / 2018
Шрифт:
Keywords: Alexander Herzen, political violence, revolutions in Europe 1848–1849, contemporaries Herzen.
Ilyin Andrei Aleksandrovich – postgraduate student, Graduate School of History, HSE, Moscow. Email: andrew.a.ilyin@gmail.com
В литературе существуют различные точки зрения на А.И. Герцена как общественного деятеля. Некоторые авторы склонны считать его умеренным либералом, ставившим реалистичные цели и предпочитавшим мирные средства их достижения. В их представлениях Герцен был противником террора и других видов политического насилия. Подобных взглядов придерживаются И. Берлин [3], В. Страда [56], Е.Н. Дрыжакова [37, с. 137–139], Л.П. Громова [36, с. 89]. Критическое отношение к радикальным идеям позднего Герцена отмечает и Е.Л. Рудницкая [55, с. 17]. После смерти Герцена в 1870 г. эта точка зрения довольно прочно утвердилась в общественных кругах. Ситуация начала меняться
Тема насилия была одной из основных тем, волнующих Герцена. В «Былом и думах» он писал, что уже в юношеские годы заинтересовался историей Французской революции. Узнав некоторые подробности из разговоров с гувернанткой и учителем французского языка, а также из немногих доступных ему книг, Герцен встал на сторону якобинцев, оправдывая применение ими жестоких насильственных мер. С одним из своих друзей юный Герцен даже прервал всякие отношения после того как тот отказался признать справедливость казни Людовика XVI, назвав его помазанником божьим [8, с. 64, 79, 161]. В последующие годы заметное влияние на Герцена оказали французские социалисты, такие как П. Балланш, В. Консидеран, П. Леру, которые отвергали насильственный путь развития общества. Однако их влияние не стало определяющим: в начале 1840-х годов в спорах о Французской революции, разгоревшихся в кругу западников, он вместе с В.Г. Белинским занял крайнюю позицию, защищая якобинцев от жиронды, за которую выступали Т.Н. Грановский и В.П. Боткин [2, с. 484; 47, с. 278–279; 10, с. 242; 10, с. 123]. В эти годы Герцен утверждал, что исторический прогресс без насилия невозможен: «Без крови не развяжутся эти узлы. Отходящее начало судорожно выдерживает свое место и, лишенное всяких чувств, готово всеми нечеловеческими средствами отстаивать себя» [10, с. 309].
В дневнике, который он вел в 1842–1845 гг., содержатся записи об истории революций. В одной из них Герцен рассуждает, например, о том, что убийство короля нельзя рассматривать отдельно от преступлений королевской власти. Не отрицая того, что король заслуживает сострадания, он добавляет, что люди равны, в том числе и в праве на сочувствие: «Да, жалостно прощанье Карла I с детьми. А разве все погибающие в Спилберге, Сибири, Бобруйске, Динабурге, Петропавловской крепости бездетны? Да, может, они и не прощались с ними; да, может, их дети пошли по миру. Люди до сих пор не могут поверить, что они не токмо перед богом, но и перед людьми равны» [10, с. 293].
Через несколько лет, в 1848 г., Герцен столкнулся с живыми наследниками якобинцев, которые активно участвовали в начавшихся европейских революциях. Они, как и множество других сил, были вовлечены в политическую борьбу, сопровождающуюся в условиях революции ростом насилия. Однако Герцен занял в те годы несколько иную позицию. Он подчеркивал, что никого не защищает и не обвиняет. Революция представлялась ему природным явлением, где нет места ни морали, ни праву; революцию со всеми ее кровавыми ужасами и несправедливостями, как и любой природный катаклизм, можно лишь, по его словам, воспринимать как данность. «Мы видим, – писал он, – куда несется поток; доказывать юридически водопаду, чтоб он не разливался, не топил бы чужих берегов, ни к чему не ведет» [19, с. 216].
Герцена абсолютно не убеждали аргументы о праве на восстание, на которое часто ссылались защитники революций. Могло даже сложиться впечатление, что он вообще не поддерживал ни одну из сторон, занимая позицию ироничного и стороннего наблюдателя: «Борьба началась; кто победит, нетрудно предсказать; рано или поздно, per fas et nefas (правдами и неправдами – лат.), победит новое начало. Таков путь истории. Вопрос тут не в праве, не в справедливости – а в силе и в современности» [19, с. 66]. Из-за подобных рассуждений некоторые современники воспринимали Герцена (например, немецкий журналист Р. Зольгер) как разочаровавшегося в прежних идеалах скептика [63; 38, с. 73–77].
Герцену, однако, никогда не удавалось последовательно сохранять позицию нейтрального наблюдателя. Многие его высказывания того периода свидетельствуют, что право на революционное насилие остается для него сложной, мучительной проблемой.
Большое впечатление на Герцена произвели парижские события 22–26 июня 1848 г., когда рабочие подняли восстание, которое вскоре было подавлено правительственными войсками. После этих дней, симпатизировавший рабочим и крайне левым лидерам Герцен, как «социалистический Иеремия» (цит. по: [44, c. 554]), оплакивал неудачи революции и закат европейской цивилизации. Но в отличие от ветхозаветного пророка Герцен свои надежды на спасение возлагал не на Божью милость, а на силу сопротивления в гражданской войне и иноземное вмешательство. Он понял, что правительства до
Наиболее вероятными кандидатами на роль разрушителей старой Франции и всей европейской цивилизации в целом Герцен считал европейский пролетариат и Русскую армию. Он писал своим московским друзьям: «…Дай бог, чтоб русские взяли Париж, – пора окончить эту тупую Европу, пора в ней же расчистить место новому миру. Итак, милости просим!» [27, с. 81].
Эти отчаянные призывы с энтузиазмом воспринял анархист Э. Кёрдеруа (E. Coeurderoy), написавший под влиянием Герцена книгу «Ура!!! Или революция казаков». В ней он приветствовал крушение старого мира, гибнущего под ударами гражданской войны или внешнего вторжения. «Запад не сдастся добровольно! В таком случае, не все ли мне равно, откуда явится и как будет зваться тот народ-меченосец, который при свете факелов погрузит Европу во власть анархии? Не все ли мне равно, будет ли это мой брат в Адаме, во Христе или в Мятеже? Разве война за счастье человечества не есть долг всех наций?» [39]. Книга Кёрдеруа вышла в 1854 г., он отправил ее Герцену, сопроводив письмом. Герцен отвечал доброжелательно, но отметил, что не во всем согласен с автором: на тот момент взгляды его стали куда более умеренными, чем прежде [28; 11, с. 60–65]. Уже в 1849 г. Герцен убедился, что сила не на стороне революционеров и что никакого общего восстания не произойдет, как и не будет никакого вмешательства извне. Герцен наблюдал за тем, как французское правительство все более жестко действует против радикалов, не встречая серьезного сопротивления. Настрой его статей все больше менялся: теперь он осознал, что преимуществами, которые дают право сильного, могут воспользоваться лишь контрреволюционные верхи. В этот период народ представлялся Герцену скорее безропотной жертвой властей, которая, подобно Лаокоону, запечатленному в скульптуре, терпит мучения, насланные на него богиней Афиной: «У меня сжимается сердце при виде того, что происходит вокруг изо дня в день. Это даже не борьба: представь себе растрепанную, пьяную, полуголую женщину, всю в синяках от жестоких побоев своего грубияна-мужа, представь себе, что она даже не протестует, что она терпит это унижение, а тот не унимается, – вот такой Лаокооновой группой выглядит столица Вселенной» [24, с. 273]. Гражданская война, так же как и любая другая война, в чем теперь убедился Герцен, – это «свирепое отвратительное доказательство безумия людского, обобщенный разбой, оправданное убийство, апофеоз насилия…» [19, c. 130].
Эти новые идеи Герцена наиболее полно выразились в статье «Донозо Кортес, маркиз Вальдегамас, и Юлиан, император Римский», которая позже в качестве заключительной главы вошла в его книгу «С того берега». Впервые статья была опубликована 18 марта 1850 г. в газете «Voix du Peuple». Ее появление было вызвано нашумевшей «Речью о ситуации в Европе» известного консерватора Д. Кортеса в законодательном собрании в Мадриде 30 января того же года. В ней он обрисовал угрожающее положение дел в поглощенной революцией Европе. Своей речью он стремился склонить кортесы предоставить кредит правительству Б. Мурильо. Сложившаяся ситуация, утверждал он, требует не только напряжения всех сил европейской католической цивилизации, но и дополнительных финансовых вложений [49].
Кортес пессимистично отзывался о современной Европе, и Герцен был полностью согласен с ним, повторяя его утверждение: «Европа в той форме, в которой она находится теперь, – разрушается» [32, с. 137]. Но если Кортес полагал, что старый порядок можно спасти, призывая к решительным мерам, то Герцен настаивал, что, несмотря на временные успехи реакции, неодолимые силы мировой истории приведут к падению современных государств и торжеству социализма и мешать этому бесполезно и аморально; нельзя «убить ребенка, чтоб прокормить отходящего старика, чтоб возвратить ему на минуту утраченные силы» [32, с. 138]. Современная ситуация напоминала Герцену эпоху поздней Римской империи, а борьба с социализмом – гонения на христианство, которое, вопреки всему, сумело стать доминирующей общественной силой к концу Античности. Европейские консерваторы уподоблялись Герценом императору Юлиану – гонителю христиан, защитнику обреченного старого мира, потерпевшему неудачу.
Кортес выделял два социальных института, чье финансирование нельзя сокращать. Это армия и церковь; спасение старого порядка невозможно без священника и солдата, которые, по словам испанского консерватора, воплощали самоотречение и дисциплину [61, p. 323–324]. Герцен уделил особое внимание этой риторической формуле из речи оппонента. Если о священнике он отзывался как о безвредном «живом мертвеце», то солдат, считал он, таит в себе большую опасность. Герцен сравнивал его с палачом, называя «невинным убийцей, обреченным на злодеяние обществом» [32, с. 139].