Россия и современный мир №2 / 2013
Шрифт:
Как ни забавно, данная книга посвящена «разоблачению» мифов, создаваемых профессиональными историками. «История – это свиток тайн, пересказанных глупцом по испорченному телефону», – такими, в общем справедливыми, словами она начинается 1 . Предполагается, что непрофессионал с его незамутненным взглядом куда быстрее доберется до истины. На деле разрушение одного мифа порождает историографический хаос, вызывающий жажду нового мифа. Именно это и доказали не в меру самонадеянные авторы, представив беспорядочную груду ламентаций, исходящих от проигравшей стороны. Последние ничем не лучше фальшивых рапортов «победителей».
1
Веллер М., Буровский А. Гражданская история безумной войны. – М., 2007. – С. 4.
История (имея
Но почему историческая память пронизана конспирологией? Или последняя – своего рода фастфуд для утоления познавательного голода? Видимо, потребность в вездесущих злодеях задается не только ощущением социальной беспомощности. В нас все еще живы пещерные страхи существа, неспособного гармонично выстроить свои отношения с окружающим миром.
2
См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. О пользе и вреде презентизма в историографии // «Цепь времен»: Проблемы исторического сознания. – М., 2005.
Популярность заговорщиков неслучайна – без них «спасители человечества» смотрятся неубедительно. Вторжения непонятого прошлого в пугающую современность неизбежно. Судорожная инвентаризация его мифов необходима для «стабилизации» настоящего. Редуцированные образы ушедших в небытие «героев и злодеев» позволяют ощутить себя относительно благополучными гражданами.
Наше настоящее содержит в себе весь набор ужасов прошлого. Оно и притягивает и отталкивает одновременно. А потому мы подсознательно выбираем ту историю, которая может сначала пощекотать нервы, затем успокоить. Разумеется, она не может предупредить о заложенных в ней рисках и тем более подвести к прозрению. Но она удобна еще и потому, что к профессиональным исследователям, как и к средневековым чернокнижникам, принято относиться с недоверием: «сложное» знание кажется уклонением от «простых» истин. Людям трудно согласиться, что все их беды происходят от них самих или таких же ограниченных существ, как они сами. Проще поверить, что они стали жертвой умнейших и коварнейших злодеев – это возвышает. На этом фоне суггестивные возможности исторической науки заведомо ограничены.
В советское время страшилки о «враждебном окружении» продуцировала сама власть. Постсоветским авторам трудно избавиться от сложившихся в связи с этим привычек.
Один экономист, будучи уязвлен бедами современной России, решил «правильно» переписать историю ХХ в. (что само по себе, разумеется, похвально) в течение 10 (десяти!) лет. При этом он руководствовался «методологией», подсказанной, что любопытно, А. Даллесом: «Человек не всегда может правильно оценить информацию, но может уловить тенденции и сделать правильные выводы» 3 . Но какую груду фактов следовало перелопатить, чтобы уловить реальные, а не умозрительные тенденции? Об этом автор не задумывался.
3
Галин В.В. Война и революция. (Серия: Тенденции). – М., 2004. – С. 6.
«Десятилетие правды» стартовало в 2004 г. с книги «Война и революция». И тут же началось обличение российского и мирового либерализма 4 . Таков mainstream нынешнего околоисторического мифотворчества. Человек, не найдя себя в современном мире, начинает лихорадочно перелицовывать прошлое. Увы, жонглирование призраками прошлого в пространстве большой истории неизбежно. Мнемоническая маркировка окружения – это часть идентификационного процесса. Таким способом человек пытается преодолеть онтологическую «безнадежность» своего земного существования.
4
Автор отметился несколькими довольно однообразными «разоблачительными» поделками. См.: Галин В.В. Запретная политэкономия. Революция по-русски. – М., 2006; Его же. Политэкономия войны. Тупик либерализма 1919–1939. – М., 2007; Его же. Тупик либерализма. Как начинаются войны. – М., 2011; Его же. Заговор Европы. – М., 2007; и пр. Поразительно, что взяв на вооружение белогвардейские источники, он со временем превратился в апологета большевизма – таков естественный результат спрямления истории с помощью «политэкономии».
На
Даже профессиональный (вроде бы) автор подвержен подобным слабостям. Так, дипломированный историк В.А. Никонов выступил с объемистой книгой о «крушении России» (именно так!) в феврале 1917 г. Ссылки на серьезные работы предшественников понадобились ему лишь для того, чтобы подпереть ряд чисто политических заклинаний: самодержавие было благом для России; никаких предпосылок для его падения не существовало; революцию подготовили безответственные «заговорщики» – начиная с членов великокняжеской семьи, кончая зловредными социалистами 5 . Автору невдомек, что авторитарная власть всякий раз доводит общество до такой степени гражданского бессилия, что ему не остается ничего иного, как тешить себя пересудами о заговорах против нее.
5
См.: Никонов В.А. Крушение России. 1917. – М., 2011. – С. 474–550.
Допустим, что судьбы России периодически оказываются в руках безответственных «заговорщиков», не задумывающихся о последствиях крушения государственности. Но чем объяснить, что задолго до революции искренние приверженцы монархии констатировали растущее отставание России от передовых держав, связывая это с бюрократизмом, взяточничеством, административной волокитой? Почему почти за два года до крушения самодержавия его охранители отмечали растущую в обществе убежденность в неизбежности революции?
Если вглядеться в реалии, то обнаружится, что, в сущности, старую власть ни в феврале, ни в октябре 1917 г. никто не свергал. Ей перестали доверять, она развалилась сама, ее лишь добивали, причем делали это с упоением людей, которым нечего терять. Неслучайно «революционные» события 1990-х годов протекали по сходному сценарию. А потому «психотравма» одной революции столь естественно вписалась в историографические психозы последующей смуты.
Если человека лишили веры в себя, он непременно поверит в нечистую силу. Самодержавно-патерналистская власть, сама того не ведая, добивается именно этого. И, кажется, это может продолжаться до бесконечности. Но здесь ли кроется один из «секретов» российской перманентной «застойности-кризисности»?
Всякое самопознание – процесс довольно болезненный. Напротив, ничто так не вдохновляет национальное самосознание, как славные победы прошлого. И здесь здравый смысл становится бессильным: рядовые военные коллизии феодальных времен превращаются в залог непоколебимости государства, удачливые военачальники ставятся в ряд мифических героев, а «квасные патриоты» обретают статус первооткрывателей «правды истории». При этом вполне допустимо представить поражение триумфом. Скажем, для Наполеона Бородинское сражение было очевидной победой – упорный неприятель все же оставил свои позиции, отступил. Для русских, начиная с М. Кутузова и Л. Толстого, эта битва также казалась победоносной – ибо знаменовала начало конца наполеоновского похода. Историческое воображение приумножило эти достижения. Наверное, не стоит задевать «священных коров» истории. Но как быть с современными сказочниками, паразитирующими на них? Согласно их логике, на протяжении веков российская держава только и делала, что побеждала коварных противников, одаряя благодатью взятых «под крыло» всевозможных инородцев.
Для некоторых авторов амплуа «клиотерапевта» 6 кажется пропуском в классики историографии. Ради этого они берутся доказать недоказуемое. Скажем, трудно представить событие более унылое, чем поражение в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Оказывается, однако, что и здесь можно «проявить себя»: Россия войну вовсе не проиграла, ресурсов было более чем достаточно, при желании можно было сбросить противника в море. Война не проиграна! Ну а пол-Сахалина было отдано Японии не иначе, как от имперских щедрот. Понятно, что такие «открытия» делаются для того, чтобы быть замеченными власть предержащими. Выдавать желаемое за действительное политически выгодно.
6
Именно в этом ключе формулирует задачу историка один почтенный, вроде бы, автор. См.: Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи. Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства (XVIII – начало ХХ в.) Т. 1. – СПб., 1999. – С. 16.