Россия и современный мир №2 / 2013

Игрицкий Юрий

Разумеется, трагедией русского либерализма стала Февральская революция. Поведение П.Н. Милюкова в конце 1916 г. (выступление в Думе), операция с отречением и составлением правонерелевантного Манифеста об отречении (В.Д. Набоков, барон Б.Э. Нольде; в эмиграции они посыпали голову пеплом, но было поздно; кстати, все это прекрасно проанализировано П.Н. Новгородцевым), постепенный уход от власти; разочарование в содеянном (когда в середине 1917 г. Струве был задан вопрос, чему он так радовался в начале марта, тот сказал: «дурак был»). А ведь это было лучшее и практически наиболее подготовленное поколение русской либеральной интеллигенции. Травма оказалась крайне болезненной. Русское сознание еще не излечилось от нее. «Либерализм» в русском языке имеет скорее негативные,

чем какие-либо иные, коннотации.

Безусловно, для нас бесценен опыт эмигрантской России. Там продолжалась работа по формированию нового русского миросозерцания. На повестке дня стояла задача синтеза либерального, консервативного, социалистического и христианско-демократического начал. Такой социальной лабораторией стал журнал «Современные записки» (Париж, 1920–1940, 70 выпусков). Историческая ситуация (в России и на Западе) требовала от его сотрудников быть либералами – против тоталитаризма, консерваторами – против тоталитаризма, социал-демократами–социалистами – против извращенных тоталитарных социализмов, христианами – против богоборческих тоталитаризмов и т.д. Струве называл все это философией «середины», новым аристотелианством.

Другой бесценный опыт – внутрисоветский. Это позиция правозащитников. Впервые в русской истории главными стали вопросы правовые и защиты прав человека. Так, право из ценности функциональной, операционной превращалось в ценность бытийственную, онтологическую. Это было тем, что называется «революцией сознания». Не идеи справедливости и равенства, а право как единственный и обязательный регулятор жизни стало в центре русской мысли. Можно сказать, что русское сознание (пусть и в ограниченном сегменте) окончательно вступило в Modernity.

Но что для нас сегодняшних исторические русские либерализм и консерватизм? Можем ли мы воспользоваться наработанным ими? – Думаю: лишь в общекультурном смысле. Впрочем, это касается не только нас, и в других странах это так. Мир стал иным. К тому же классический русский либерализм–консерватизм не знал в полной мере советского коммунизма и двадцатилетнего периода без него. Смысл же этого феномена (либерально-консервативного) в том, что он свидетельствует: русская культура – это очень сложный, «высококачественный продукт», мы не «третьесортная» интеллектуальная сила, мы – «можем». Одновременно его история это и некое нам послание, предупреждение. Старый русский либерализм-консерватизм, как это ни горько признавать, несет определенную долю вины за то, что мы провалились в ХХ в. Речь идет и о политической ответственности, и об опасностях утопического сознания, и о недостаточном знании собственной страны, и о вредности механистической рецепции чужих идей, и о высокомерном отказе от общечеловеческого опыта. Увы, все это было присуще этим замечательным людям.

Теперь мы должны сами выработать синтез современных либеральных консервативных, социал-демократических идей. Для того чтобы Россия вновь не разбилась в пух и прах. Б.Н. Чичерин различал три вида (типа) либерализмов – «уличный», «оппозиционный» и «охранительный». Первый он отождествлял с активными действиями «на улице», второй – с радикальными политическими действиями и критикой «правительства», третий – тот самый, «искомый», «спокойный», сочетающий движение вперед с мудрой ответственностью с «консервацией» основ гражданского общества (синтез свободы и порядка). С легкой руки Бориса Николаевича приемлемым, желаемым признается только либерализм охранительный. – Но сегодня либерализм должен быть всех трех видов. Ему необходимо освоить улицу – мирные манифестации, митинги, другие формы «уличной» политики. Улицу нельзя отдавать радикалам, националистам, всяким «буйным». Либерализму необходимо быть массовым и «физически» заметным. Это пространство должно остаться за ним. Одновременно он обязан быть и оппозиционным. В том смысле, что он и есть оппозиция, следует занять и это пространство. Власть осознает силу либерализма только тогда, когда он станет синонимом слова «оппозиция». Охранительство современного русского либерализма состоит

в том, что он не даст ни самой власти, ни националистически-погромным силам ввергнуть страну в новую кровь; именно на нем лежит обязанность сохранения (с обязательным изменением) конституционно-правового порядка. Именно в этом и проявится его консервативная сущность. Больше «консервировать» нечего. Здесь синтез либерального и консервативного.

Мы нуждаемся в либерально-консервативной и одновременно социал-демократической программе. Она должна быть создана. И на ее основе широкое гражданское движение. Подчеркиваю: речь идет о программе, но не о новой «идеологии» или некоей «идее» (либерально-консервативной, наподобие «русской»). Программа – это ясный, понятный, компактный документ, задача которого сплотить различные социальные группы с отличающимися ценностями, целями и т.д. Но все это люди современной (в смысле Modernity) России.

И здесь несколько слов о русской оппозиции. О «системной» мы, конечно, не говорим. С ней всем все ясно. Хотя отдельные ее представители могут – примеры налицо – меняться. Мы и не о «внесистемной», а просто об оппозиции (правда, сегодня в России «вне» и «просто» практически совпадают). С одной стороны, она у нас, безусловно, имеется. Доказательств в последний год (осень 2011 – осень 2012) представлено достаточно. С другой стороны, все говорят (и справедливо) о ее крайне слабой структурированности, отсутствии «настоящих» лидеров, не вполне ясной и четкой программе и т.п. – Что же может дать нам чаемую оппозицию, структурировать ее, точнее артикулировать требования, оформленные в понятную и актуальную программу?

Убежден: некое ключевое требование. Так всегда было в истории. У первых инакомыслящих – «соблюдайте свою конституцию» (советскую, другой тогда не «стояло»), у более поздних – права человека (правозащитники), у диссидентов-почвенников – вернуть Россию на пути органического развития, у инакомыслящих-социалистов – подлинный (с человеческим лицом и / или ленинский) социализм и т.д. Кстати, и у русского освободительного движения конца XIX – начала XX в. было одно требование, скреплявшее все отдельные направления: долой самодержавие. И Февральская революция стала осуществлением этого долгожданного и выстраданного поколениями «долой» (как это ни покажется парадоксальным – сама историческая русская власть тоже поработала над этим «долой»; об этом читайте у Н.М. Коркунова: самодержавие само самоограничивалось и «конституционализировалось»).

Ну, так какое требование мы можем предложить в качестве главного? – Изменение конституции. Всего-то, скажут мне. Во-первых, все эти конституционные и вообще правовые штучки для русских не имеют существенного значения. Мы-де нация неправовая и т.п. Во-вторых, есть в программе оппозиции это требование. Да разве власть пойдет на это, а у нас пока еще сил недостаточно.

Однако речь не об этом. Кто же станет спорить с этими возражениями. – Но на что «натыкаются» призывы к честным, нефальсифицируемым выборам, к изменению социальной политики государства, к отказу от все более репрессивной политической практики и «бассманного» правосудия? – На власть – полицейски-агрессивную, жесткую, претендующую на регулирование чуть ли не всех сфер жизни человека и общества. В общем – на власть самодержавную. – Что ж, тогда: долой самодержавие? Как и встарь (да, ведь и слышно уже это).

В том-то и дело, что: нет. Призыв к свержению (в жесткой или мягкой форме) царского самовластия имел хоть какой-то raison d’etre, поскольку эта власть до 1906 г. имела сомнительную правовую природу, а в период 1906–1917, хоть и «получила», но в полной мере ни царизм, ни общество не осознали это (если бы «догадались», катастрофы не произошло бы). – Сегодняшнее самодержавие – президентское – на 100% имеет конституционную, т.е. правовую природу. Однако ведет себя по преимуществу как вотчинный царек пятисотлетней давности. Правда, используя современные политические информационные и прочие технологии. – И тем не менее это – власть, повторим, конституционно-правовая. Потому – не «долой».