Россия молодая (Книга 1)
Шрифт:
– О чем ругаются-то?
– спросил Рябов Митеньку.
– Зачем своего перекупщика "Золотое облако" имело, а "Спелый плод" не имел! Теперь будто все ихние корабли оставят перекупщиков в нашем городе.
Рябов усмехнулся, сказал:
– Весело живем, ладно! До того ладно, что и не знаем - под кем живем, кому шапку ломать.
Иноземцы опять завели драку, вывалились на ветер колоться шпагами. Один, весь в кровище, рухнул наземь. Помирать его тоже отнесли на реку там можно было обобрать усопшего поспокойнее.
– Может,
– спросил Митенька, робея шуму и со страхом поглядывая на беспрестанно хлопающую дверь кружала.
– Везде насидимся!
– ответил Рябов.
– Я сюда, детушка, не по пути на малое время заворотил. Во славу ныне гулять буду!
Светлые глаза его вспыхнули недобрыми огнями, тотчас же погасли, и лицо вдруг сделалось угрюмым и немолодым.
– А и намучились вы, видать, дядечка!
– тихо сказал Митенька.
– Тебе-то откуда ведомо?
– Глядючи на вас...
– Глядючи... вот поглядишь, каков я к утру буду...
Опять хлопнула дверь - вошли корабельщики с "Золотого облака": начальный боцман, плешивый, черный, худой; с ним два матроса, один абордажный - для морского бою - в панцыре и с ножом поперек живота, другой - палубный - весь просмоленный, в бабьем платке на одном ухе, с серьгой вдоль щеки. Митенька впился в них глазами, толкнул Рябова, прошептал:
– Ой, дядечка, кабы худа не приключилося...
– От них-то?
– с усмешкой спросил Рябов.
– Больно мы им нужны...
Корабельщики сели и спросили себе русского вина, а начальный боцман, приметив Рябова, любезно ему улыбнулся и помахал рукой. Кормщик ответил ему приличным поклоном. Все было хорошо: в кружале повстречались морского дела старатели, сейчас они будут пить и, быть может, выпьют за здоровье друг друга.
2. ДОБРЫЙ ПОЧИЙ
Гишпанский старший боцман Альварес дель Роблес давно бы вышел в шхиперы и получил в свои руки корабль, если бы нашелся такой негоциант, который доверил бы часть своего состояния этому сладкоречивому, жестокому черноволосому человеку.
Негоцианта такого не находилось, и дель Роблес корабля не получал. Шли годы, гишпанец облысел, дважды нанимался к шведам на военные корабли, вновь уходил к негоциантам, к голландским, к бременским, к датским. В одном плавании был штурманом, но корабль, груженный ценными товарами - медью, клинками и пряностями, подвергся нападению пиратов, которые перебили команду, гишпанского же штурмана спасла судьба, живым он возвратился в Бремен через два года. В Бремене гишпанца никто не взял на корабль. Тогда он отправился в Стокгольм и еще немного послужил шведам. Но оттуда опять был прогнан и вновь долгое время плавал простым матросом, пока не вернулся к должности начального боцмана.
Со временем шхиперы стали как бы побаиваться своего боцмана, заискивать в нем, искать его расположения. Люди понаблюдательнее шептались о том, что корабли, на которых служил дель Роблес, менее подвергались нападениям пиратов. Говорили
Разумеется, все это было чепухой, на которую не следовало обращать внимания, но все-таки гишпанец знал не только свое боцманское дело. Он знал гораздо больше того, что надлежало знать начальному боцману, и потому служил у шхипера Уркварта, про которого говорили, что он не только шхипер и негоциант, но еще и воинский человек, правда - в прошлом.
Дель Роблес вместе со своим шхипером выполнял отдельные поручения кое-каких влиятельных и даже знаменитых персон, и эти-то поручения главным образом заставляли обоих - и шхипера и его боцмана - бороздить моря и океаны, подвергаться опасности, лишениям и рисковать не только здоровьем, но и самой жизнью, которой они оба чрезвычайно дорожили, догадываясь, что она одна и что за гробом их ничего решительно не ожидает.
Начальный боцман знал, что Рябов запродан шхиперу Уркварту. Знал он также и то, что русский кормщик ушел от святого отца. Но сейчас его занимало другое дело, и ради этого дела он велел толстогубому малому, служащему в трактире, подать великому русскому кормщику и лоцману наилучшей водки и закуски от его, боцманова, стола.
Малый подал. Рябов удивленно повел бровью. Малый объяснил, от кого угощение.
– Ишь ты!
– сказал Рябов и приказал позвать Тощака.
Мутноглазый целовальник подошел боком, с опаской, воззрился на Рябова осторожно, - чего еще надобно этому детине?
– Возьмешь берестяной кузовок, - велел Рябов.
– Чистенький, гладенький, получше... Из тех, что искусницы на Вавчуге делают... Кузовок тот до самого краю завалишь сладостями - хитрыми заедками медовыми и маковыми, ореховыми на патоке, да подиковиннее: кораблики бывают, птицы, избы, сани... Понял ли?
Тощак смотрел с подозрением: где такое слыхано, чтобы питух на сладкое кидался?
– Для чего оно?
– Для надобности.
– Для какой надобности? Сватов засылать?
– Сватов не буду засылать. Слушай далее - еще не все сказано. Стол раскинь для большого сидения...
Целовальник изобразил на лице тупость.
– Стол постелишь не грязной тряпицей, а шитой скатертью. На стол поставишь...
Рябов задумался, пощипывая бороду.
– Поставишь вина перегонного да ухи - доброй, боярской, с шафраном, чтобы жирная была, слышишь ли? Курей подашь с уксусом, да ставленной капусты квашеной, да гороху битого с луком и чесноком. Вино чтобы в мушорме подал, а не в штофе, да не в корце, пить будут большие люди - не воры, не тати, корабельного дела старатели...