Россия молодая (Книга 1)

Герман Юрий Павлович

– Хлеб-то, господи, государь, богом прошу...

Но царь не оглянулся более и чинно первым вошел в сени своего дворца.

Хор смолк, колокола перезванивались все медленнее, наконец и они замолчали. Пушкарь, улыбаясь, сказал Рябову:

– О прошлый год тоже не враз признали...

– Кого?
– спросил кормщик.

В это мгновение из сеней вышел свитский боярин, что-то приказал певчим, а сам при этом засмеялся. Певчие - торопясь, сбиваясь - вновь запели, пушкарь сунул фитиль в затравку, пушка выстрелила, колокола забили с новой силой,

и народ опять повернулся к стругам, где работали люди, выгружая кули и бочки, и где прохаживался все тот же длинноногий шхипер, разговаривая с бледным тонкотелым свитским.

"Кто ж тогда царь?
– сердясь на то, что все так непонятно, спрашивал себя Рябов.
– Этот, что ли?"

Но бледнолицый свитский не имел в себе ничего величественного, а со стругов уже никто не мог сойти, кроме разве людишек в кафтанах, дрягилей, матросов и работного народа.

Шхипер вдруг отдал на струг какие-то приказания, наклонил голову и быстро пошел вдоль ковровой дороги - к дому. Он не глядел по сторонам, не поднимал глаз от помоста, и было видно, что идти под взглядами толпы ему стыдно: шаг его был быстр, неровен, тяжел, башмаки громко стучали, а мокрые темные волосы болтались подле щек... За ним быстро шел свитский.

Навстречу шхиперу гремел, разливался сладко и блаженно соборный хор, тянулась любопытная толпа, полз совсем белый, одутловатый, напуганный досмерти купец Лыткин с серебряным блюдом, на котором раскисал под дождем хлебный каравай.

Внезапно шхипер остановился перед купцом, не поднимая головы, принял от него блюдо, поклонился, отдал свитскому и скрылся в сенях дворца. Народ закричал, завыл восторженно, - теперь все поняли, кто царь. Хор вывел последний стих, пушки еще пальнули, и все смолкло.

"Вот так царь!
– подумал Рябов и почесал затылок.
– Какой же это царь? Нет, братие, это не царь! Таковы цари не бывают!"

2. С МЫСЛЕЙ ПОШЛИН НЕ БЕРУТ!

Он еще долго стоял и смотрел вслед царю. Потом кто-то тронул его сзади за рукав. Кормщик оглянулся и увидел Афанасия Петровича.

– Пойдем, Иване!
– позвал поручик.
– Стольник царев Сильвестр Иевлев да с ним воевода наш Апраксин Федор Матвеевич неподалеку стоят, на Двину смотрят. Может, чего и выйдет из нашей беседы...

– А коли не выйдет?
– спросил Рябов.
– Воеводе ли не знать, что иноземцы повсеместно чинят? Однако ж он им ни в чем не перечит!

Крыков вздохнул.

– Воевода одним только делом и занят - сам знаешь - корабль строит. Пойдем расскажем. А коли справедливости не отыщем, то мало ли где люди живут. Сторона наша не бедная, есть и Печора, есть и Кемь, и Лопь. По Кеми люди живут, лососей ловят соловецким монахам. По Выгу да по Сороке живут, по Вирме, да по Суме, по Умбе и Варзуге. Солеварни монастырские еще есть, мельницы пильные, в Кандалакшу уйти можно, на Терский, на Зимний берега...

– За какие же грехи мне уходить-то?

– И почище нас, да слезой умываются!
– невесело ответил Афанасий Петрович.

Воевода Апраксин - молодой, но уже

полнеющий человек, и свитский, тот самый, что давеча принял хлеб из рук царя, - небольшого роста, бледнолицый, синеглазый, в коротком воинского покроя кафтане - стояли на взгорье, чему-то смеялись с другими свитскими.

– Подойдем?
– спросил Крыков.

Рябов кивнул. Когда были совсем близко, Апраксин посмотрел на них немигающими строгими глазами.

– К вашей милости, князь-воевода!
– учтиво молвил Афанасий Петрович.

Свитские обернулись, перестали смеяться. Апраксин спросил:

– Поручик Крыков?

– Крыков, князь-воевода.

– Нынче мне тебя показал полковник Снивин, пожаловался...

Афанасий Петрович стоял спокойно, смотрел в глаза воеводе.

– Ты и есть тот офицер, что фальшивые деньги, не серебряные, открыл на корабле иноземном?

– Я, князь-воевода.

Иевлев и Апраксин быстро переглянулись.

– За непрестанной занятостью корабельными делами, я во-время не выразил тебе свою признательность, - заговорил воевода.
– Ты, господин поручик, поступил достойно, и, несмотря на жалобу полковника Снивина, который заблуждается и не ведает истину, я нынче имею честь выразить похвалу мужественному твоему поступку. В сем случае ты, сударь, проявил изряднейшее фермите, и я весьма рад тому, что имею в воеводстве своем такого офицера...

Что такое "фермите" Крыков, как и многие другие свитские, не понял, но что воевода доволен им - понял сразу и повеселел. Тут же рассказал он всю историю кормщика и все обиды, причиненные ему в последнее время. Афанасий Петрович говорил быстро, с трудом сдерживая волнение. Воевода и другие свитские слушали с интересом, поглядывали на Рябова с участием, спрашивали, если что не понимали.

– Сей кормщик мог и до меня добраться, - сказал Апраксин.
– Не велик труд со мною побеседовать. Днюю и ночую я на верфях - либо на Вавчуге, либо в Соломбале...

– До бога высоко, до царя далеко!
– ответил Рябов.
– Покуда до тебя, князь, дойдешь, многим поклониться надобно, а кланяться мы, беломорцы, плохо обучены. Спина у нас непоклонна...

– Гордые, я чаю?
– с легкой быстрой усмешкой спросил Апраксин.

– Место свое знаем!
– жестко ответил кормщик.
– Артамоны едят лимоны, а мы, молодцы, едим огурцы.

Воевода помолчал, потом произнес спокойно:

– Так от бога повелось испокон веков.

– Ой ли?

– А ты как мыслишь?

Рябов молчал, улыбающимися глазами смотрел на Апраксина.

– Что не говоришь?

– С мыслей пошлин не берут!
– не торопясь, сказал Рябов.
– Помолчать способнее...

– Памятуя указ его величества государя, - быстро перебил кормщика Крыков, - почел я долгом своим представить пред очи ваши сего знаменитого по Беломорью кормщика, дабы великий шхипер мог убедиться, сколь славные морского дела старатели из наших поморских жителей могут к его царской службе представлены быть...