Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
Рябов сел на лавку, положил возле себя узелок, подождал. Погодя спросил:
– Домой мне, что ли, идти, али как?
Дьяк не услышал вопроса. Рядом с кормщиком на лавке переобувался рейтар с веселыми живыми глазами. Кормщик спросил у него шепотом:
– Чего они тут - сбесились, что ли?
Рейтар подтянул сапог, поправил голенище, сказал неопределенно:
– Сбесишься!
– Кого ищут-то?
– Комендант сбежал с крепости - господин Мехоношин. И казну увел...
Рябов присвистнул, в глазах его вспыхнули веселые искры.
–
– Не считал, да будто - много. Государево жалованье, подрядчикам платить. Небось, нам с тобой той казны на всю бы жизнь хватило... Теперь ищи ветра в поле. Конь у него добрый, сам - малый не промах, золото у него нынче есть... Да то еще не все, а самое начало...
– А что ж конец?
– Воевода новый едет. Ржевский - стольник.
– А наш-то?
– Будто вовсе недужен. Как про Мехоношина узнал - так и повалился. Не крикнул.
– Помер?
– Зачем помер? Живет. Языка лишился. Мычит будто и все пальчиком к себе подзывает. Святых тайн причастился.
Рябов покачал головою:
– Ишь ты...
Рейтар переобулся, потопал по полу сапогами, сказал весело:
– Так-то получше, а то вовсе заколели ноги. Опять посылают - искать.
Он ушел, Рябов поднялся с лавки, подошел к дьяку Гусеву. Тот вскинул на него отекшие глазки, будто бы припоминая, что за человек перед ним. Абросимов, отвернувшись, задумчиво жевал пирог.
– Как же будет-то?
– спросил кормщик.
– Чего как будет?
– А того!
– с насмешкой отозвался Рябов.
– Вон он - я. Слышал, искали меня. Пришел. Веди куда надо, а не то - я домой дорогу не забыл...
– Ты мне не указывай!
– сказал Гусев.
И зашептался с Абросимовым. Полковник Нобл все писал, попрежнему тараща глаза. К съезжей еще подъехали драгуны, вновь бухнула дверь. Через малое время пришли два караульщика, у одного в руке был слюдяной фонарь. Гусев кивнул на кормщика. Молча они вывели его в сени, повели по ступенькам вниз. Из темноты дышало холодом и плесенью, как в подземелье Николо-Корельского монастыря. Рябов ступал медленно, нащупывал ногою кривые ступеньки. Караульщик пихнул его в спину, крикнул:
– Живее, ярыга!
Рябов повернулся, схватил караульщика за ворот, прижал к каменной стене, - тот захрипел сразу. Другой, крутясь в узком проходе, пытался ударить Рябова алебардой по голове - не удавалось, не мог повернуться.
– Ты у меня попомнишь ярыгу!
– с яростью сказал Рябов.
– Ты у меня на веки вечные попомнишь...
И пошел дальше.
Внизу были еще сени с железной решетчатой дверью. Ключарь в драном полушубке пил из деревянной миски снятое синее молоко. Караульщики, испуганные, встали поодаль.
– Кто таков?
– спросил ключарь стариковским шамкающим голосом.
– А тебе не все едино?
– ответил Рябов.
Старик всмотрелся, ахнул:
– Иван Савватеевич! Господи преблагий, взяли-таки антихристы...
Рябов молчал, не узнавая. Потом вспомнил - рыбачили когда-то вместе.
– Нашел себе место, дед, под старость.
Ключарь махнул рукой, запричитал:
–
Рябов все смотрел на старика, потом сказал жестко:
– Чего там, дед, растабарывать. Знал бы - не вынул из воды. Веди куда надо.
Старик загремел замком, попросил тихо:
– Прости для бога, Иван Савватеевич. Отслужу.
– Бога и проси!
– сказал Рябов.
– Ему ловчее вас прощать.
– Отслужу, Иван Савватеевич...
– Отслужишь и без прощения.
Старик втянул плешивую голову в плечи, отворил железную дверь. Рябов вошел, оглядел стены, по которым ползла вода, плесень по углам, гнилые истлевшие бревна. Прислушался: в остроге было тихо, как в могиле.
– Иевлев где - Сильвестр Петрович?
– спросил кормщик.
– Вот - камора.
– Здесь и держите - немощного?
– Все ж посуше. И печка есть - топим.
– К нему веди!
– Плох он. Недолго протянет.
– Открывай-ка.
Старик опять загремел ключами. Кормщик вошел первым. Старик сзади поднял над головою глиняный горшок, в котором коптил фитиль. Рябов сразу увидел Иевлева: он сидел против двери у стены, привалившись боком к печке.
– Пришел!
– слабым, но радостным голосом сказал Сильвестр Петрович. Я знал, что придешь.
– Пришел!
– ответил кормщик.
– Пришел, Сильвестр Петрович. Гостинца тебе принес. Здравствуй!
– Здравствуй!
– попрежнему радостно сказал Иевлев.
– Здравствуй, коли не шутишь, на все четыре ветра. Верно говорю? Не запамятовал еще в узилище, как вы, поморы, здороваетесь?
– Не запамятовал!
– садясь возле Иевлева и развязывая узелок, молвил Рябов.
– Оно дело нехитрое. Получай, господин капитан-командор, гостинцы. Табачок перво-наперво - добрый. Кремень, да огниво, да трут. Я гостинчика тебе по-своему собирал, как на Грумант, вроде бы на зимовье: чего там надобно, то и в тюрьме нужно. Снадобья, чтобы мы с тобой не зацынжали. Мазь бабинька Евдоха послала, лечить тебя будем. Так. Трубочка - обкуренная, хорошая. Теперь от супруги от твоей принимай...
Он говорил, и как бы даже не глядел на Иевлева, пока раскладывал на топчане гостинцы. Сильвестр Петрович справился с собою: быстро утер мокрые глаза, стал дышать ровнее, спокойнее, вновь заулыбался.
Светильню Рябов приказал не уносить. Ключарь попробовал было поспорить, что-де не велено, но кормщик так на него посмотрел, что тот поклонился и ушел.
– Да сыро что-то!
– вслед старику крикнул Рябов.
– Затопил бы, старый грешник!
Погодя оба закурили трубки.
– Ну что ж!
– молвил кормщик, оглядывая стены каморы.
– Ничего. На Груманте-то не в пример хуже было. Нынче отдохнем, а с утра пораньше за дело возьмемся - не узнаешь, Сильвестр Петрович, какие хоромы будут...