Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
Иван Иванович, стоя на куршее, всматривался внимательно в расположение эскадры Эреншильда. В узком фиорде шведский адмирал так расставил свои суда, что они действительно не давали никакой возможности зайти с тылу. Флагманский "Элефант" стоял бортом к русским скампавеям, чтобы палить всеми пушками, а галеры стояли носами для того, чтобы стрелять из погонных орудий. Позади эскадры виднелась затопленная баржа и еще судно с пушками, направленными к месту предполагаемой переволоки.
– Ну?
– спросил Змаевич.
– Верно, что нелегкое дело!
– согласился Рябов.
– Вроде бы крепость...
– То-то,
В сумерки к Змаевичу на верейке пришел Калмыков. Курили трубки, молчали, раздумывали. На шведской эскадре блестели огни, оттуда слышались звуки рожков, пение горнов. Попозже Эреншильд собрал военный совет - было видно, как к его кораблю пошли шлюпки со всех судов эскадры.
– Узко - вот чего трудно, - сказал Калмыков.
– Более чем двадцатью галерами в ряд атаковать не станешь, да и то тесно - в притирку. Еще тыл не спокоен. Ежели штиль кончится, адмирал Ватранг нас своим корабельным флотом враз в хвост ударит, тогда напляшемся. И слышно, из Абова галерный флот шаутбенахта Таубе им в помощь выйдет, али вышел нынче. Одна надежда быстро Эреншильда покрошить вдребезги, чтобы не опомнился, развернуться и готовым быть к иным нечаянностям. Так говорю, господин Змаевич?
Капитан-командор кивнул, согласился:
– Иначе не сделать сию работу...
И добавил со вздохом:
– Потрудимся взавтрева, истинно попотеем...
Утром вперед смотрящий на скампавее Змаевича увидел авангард большого галерного флота. За судами генерала Вейде двигались галеры, полугалеры и скампавеи кордебаталии под большим флагом генерал-адмирала Апраксина и, наконец, арьергард Голицына с его эскадрой. Весь галерный русский флот прорвался, воспользовавшись тем, что адмирал Ватранг, идя на соединение с адмиралом Лиллье, оголил галерный фарватер.
На эскадре Змаевича кричали "ура".
Артиллеристы Вейде махали вязаными шапками, банниками, палашами, тихий дотоле фиорд загудел словно бор в ураган. Скрип галерных весел в уключинах, командные слова, лихие покрикивания в говорные трубы, скрежет багров, топот тяжелых матросских сапог, металлический лязг, ругань, смех - все сразу слилось в единое, могучее и бодрящее оживление, какое всегда делается при соединении воедино больших воинских масс. Большая часть предварительного сражению труда была закончена, и все люди на всех судах флота понимали это, так же, впрочем, как и на кораблях Эреншильда понимали грядущую страшную опасность: там было очень тихо. Эреншильд приказал священнику эскадры отслужить молебствие.
В предобеденное время на галеру Змаевича поднялся генерал-адъютант Петра Ягужинский. Он был в коротком кафтане из лосевой кожи, при шпаге, в белых перчатках. Красивое лицо его было бледно, глаза возбужденно блестели.
– Нам зачинать дело, - сказал он, протягивая руку капитан-командору. Готов ли ты, Змаевич? Ежели готов, приказывай идти к "Элефанту" под белым флагом.
Матросы выбрали якорь, загребные навалились на весла. Ягужинский, Змаевич и Рябов стояли на носовой куршее судна. Галера все дальше и дальше уходила от ровных рядов русского флота, все ближе делался шведский флагманский корабль. Вот уже ясно различимыми стали пушечные открытые порты, вот можно было разглядеть столпившихся у трапа шведских офицеров, вот стал виден
– Я слушаю вас, русские!
– громко, четко по-немецки произнес Эреншильд.
Он стоял впереди своих свитских, руки его были сложены на груди, смуглое лицо имело жесткое выражение.
– Господин шаутбенахт Эреншильд!
– громким голосом, но очень вежливо заговорил Ягужинский.
– Повелением моего государя имею честь предложить вам сдаться в плен безо всяких пунктов, исключительно на милость победителя. Вы сами изволите видеть, каков перед вами противник, и не можете не понимать, что ожидает ваши корабли в случае сражения. Каков будет ответ?
Сотни шведов стояли на куршеях галер, облепили "Элефант", слушали, стараясь не проронить ни единого слова. Эреншильд ответил не спеша, коротко:
– Нет, мы не сдадимся.
Ягужинский сделал вид, что не расслышал. Эреншильд повторил:
– Моя эскадра не сдастся!
– сказал Эреншильд.
– Теперь вы слышите?
Генерал-адъютант сдвинул брови, предупредил:
– В бою пощады никому не ждать!
Эреншильд гордо вскинул голову, ответил громко:
– Я никогда ни у кого пощады не просил!
И, резко повернувшись, исчез в толпе свитских офицеров. Тотчас же на "Элефанте" взвились стеньговые флаги: "к бою готовиться!"
Ровно в два часа пополудни на галере Апраксина был поднят синий флаг, означающий начало сражения, и тотчас же ударила пушка. Капитан-командор Змаевич махнул белым платком, и в то же мгновение его эскадра, стреляя на ходу из всех своих погонных двадцати трех пушек, понеслась на шведов. Эреншильд молчал, но жерла шведских орудий неотступно смотрели на мчащиеся русские галеры и скампавеи.
– Что ж он?
– спросил Рябов.
– Не станет палить?
– Станет!
– пересохшим голосом ответил Змаевич.
– Ждет.
Шведы ударили только тогда, когда эскадра Змаевича подошла на расстояние полупистолетного выстрела. Они били картечью из всех пушек. В мертвом штиле жаркого дня тяжелый пороховой дым застлал весь фиорд. Змаевич сразу же был ранен и, схватив Рябова за плечо, зашипел ему в ухо, что и кому надо приказывать. Из его рта шла кровь, он плевался за борт и опять хрипел Ивану Ивановичу, как надо поступать. В кислой пороховой вони на палубе скампавеи молча умирали загребные, коммит, артиллеристы. Рябов кинулся к пушке, забил заряд, вдавил фитиль. Ему было видно, как ядро ударило возле трапа "Элефанта", но тотчас же он потерял сознание и пришел в себя не скоро, только тогда, когда эскадру Змаевича уже огибали галеры кордебаталии, построившиеся в две линии.
– Вишь, живой!
– шипел рядом с Иваном Ивановичем Змаевич.
– Это, брат, тебя оглушило, ты не ранен, я уж посмотрел. Слышишь меня али вовсе оглох?
– Слышу!
– непослушным языком ответил Рябов.
– То-то, что слышишь. А бой видишь?
– Вижу. Кордебаталия пошла.
– Пошла-то пошла, да и им не сдюжать. Вишь, как по ним бьют. Ох, бьют...
Он еще сплюнул за борт, поманил к себе пальцем пожилого, измазанного копотью матроса, велел делать приборочку - к бою.