Россия молодая (Книга 2)

Герман Юрий Павлович

Одевшись, она позволила войти. Они поклонились очень низко и сели у клавесина - настраивать свои лютни. Фру Юленшерна у зеркала надевала браслеты.

– Что мы сегодня празднуем?
– шепотом спросил Улоф Бремс.

– Вероятно, мы будем поминать тех четырех матросов!
– также шепотом ответил Пломгрэн.
– А может быть, и себя самих... Наши дела идут не слишком хорошо...

– Одно я знаю теперь твердо, - произнес чуть слышно Юхан Морат. Когда состарюсь - сам сатана не заставит

меня жениться на молодой!

Он засмеялся и, тронув струны лютни, запел:

Гонит ветер корабль в океане,

Боже, душу помилуй мою...

3. СТОРГОВАЛИСЬ

В канатном ящике было душно, пахло пенькою, крысами, которые бесстрашно дрались и пищали под ногами. Слева, за переборкой, грубыми голосами разговаривали матросы, один ругался, другой его усмирял, потом послышался смех, стук костей.

– По-шведски говорят?
– спросил Рябов Митеньку.

– По-разному!
– сказал Митенька.
– Один по-шведски, а другой англичанин. И еще один - голландец, что ли...

– Всякой твари по паре!
– усмехнулся Рябов.

Они опять замолчали надолго. Митенька задремал, вздрагивая во сне, шепча какие-то слова. Рябов думал. Две крысы с писком пробежали по его ноге, он вздрогнул, вновь задумался. Было слышно, как матросы воющими голосами затянули песню. Митенька совсем проснулся, сел на бухте каната, спросил:

– Что ж теперь будет, дядечка?

– А то, брат, будет, что зря ты со мной увязался.

– Не зря!
– упрямо возразил Митенька.
– Вы завсегда со мною в море хаживали, вот живым и возвращались. А пошли бы без меня - значит, худо...

Кормщик засмеялся, потрепал Митеньку по плечу.

– Молодец! По-твоему, выходит, что раз ты со мной - лиха нам не ждать...

Помолчали.

– А корабль большой!
– сказал Митенька.
– И другие тоже большие. Я все разглядел...

Рябов не ответил.

– Дядечка!
– негромко позвал Митенька.

– Ну, дядечка?

– Я про то, дядечка, - для чего мы в море-то пошли?

– Я пошел, а ты за мной увязался!
– ответил Рябов наставительно. Выследил и увязался. Кто тебя звал? Ну-ка, скажи-ка, звал я тебя? Теперь вот на себя и пеняй!

– Дядечка, а для чего мы паруса сбросили? Может, и убегли бы от шведа?

– Да ведь они из пушки палили?

– Во-она! Палили, да не попали.

– Еще бы пальнули и попали.

– Не так-то просто...

– Просто, не просто!
– с досадой сказал Рябов.
– Все тебе рассуждать. Попались - значит, сиди теперь да помалкивай...

Под ногами вновь завозились крысы. Митенька вздрогнул, забрался повыше на канаты, оттуда спросил:

– Дядечка, а книжку теперь мне не отдадут?

Рябов усмехнулся:

– О чем вспомнил! О книжке!

Еще как живыми отсюда вынемся...

– Мне без той книжки и не возвернуться в Архангельск!
– вздохнул Митрий.
– Иевлев Сильвестр Петрович дал; береги, говорит, пуще живота да учи денно и нощно, тогда пошлю тебя в навигацкое, на Москву...

– Далеко нам с тобою нынче, парень, до Москвы!
– невесело сказал кормщик.
– Дальше, чем с Груманта.

– Повесят нас?
– быстро спросил Митенька.

– Ну, вот уж и повесят...

– Дединьку-то повесили. Я признал, то - Семен Григорьевич.

Рябов молчал.

– Нет, уж повесят!
– убежденно произнес Митенька.
– Забрали, цепи надели, как не повесить? Теперь повесят вскорости...

– А ежели повесят, тебе дорога прямая - в рай. Ты - молельщик! сказал Рябов.
– Там таких любят. Замолви и за меня словечко: дескать, удавили вместе, мужик был грешный, да я его отмолю... Тебе, брат, бояться нечего. Вот мне - хуже. Меня в ад - сковороды лизать горячие...

Митенька наверху всполошился.

– Тьфу, тьфу, для чего эдакие слова-то говорить?

– То-то что правду говорю...

Они опять замолчали надолго. Матросы за переборкой ругались, играя в кости. Было слышно, как с шорохом набегали волны, как пробили барабаны, как запел рожок, потом - горны. На всей эскадре откликнулись сигнальные барабаны.

– Дядечка, чего сейчас - утро али вечер?
– спросил Митенька сонно.

– А нам не все едино?
– ответил Рябов.

Потом за переборкой затихли - наверное, легли спать. Гремя цепью, Рябов поднялся, наклонился к Митеньке, сказал ему серьезно, со значением:

– Ты вот чего, Митрий: что бы ни увидел и ни услышал - молчи. Молчи, и как я делаю, так и ты делай. Хорошо буду делать али худо - знай, молчи.

Митенька широко открыл глаза, в темноте блеснули зрачки.

– Вишь, вытаращился, - с досадой сказал кормщик.
– Как велено тебе так и делай...

– Ладно!
– шепотом ответил Митенька.

Вновь загремели цепи - Рябов лег на канаты. И тотчас же за переборкой, к которой он прижался спиною, горячо и быстро зашептал чей-то голос:

– Мужички, ай, мужички? Откликнись!

Рябов повернулся, приник ухом к сырой прелой доске. Там, за переборкой, кто-то грузно и тяжело шевелился, сопел.

– Русский, что ли?
– напряженным громким шепотом сказал Рябов.

– Да, русский, русский, рыбак с Архангельску. А ты кто будешь? По голосу будто знакомый. Скажи, сделай милость, будто схож на кормщика одного... Не Рябов?

– Ну, Рябов...

– Кто там, дядечка?
– с тревогой спросил Митенька.

Кормщик отмахнулся.