Россия молодая (Книга 2)

Герман Юрий Павлович

– Трус!
– сказал Юленшерна и отвернулся.

Солдат завыл, Сванте Багге велел своим молодцам покончить с ним.

4. МИТЕНЬКА

Молчан сбросил армяк, сел на пень, жадно, долго пил воду. Мужики переговаривались усталыми голосами, один - здоровенный, сердитый - качал головою, крутил в руках топор: какой добрый топор был; а теперь на жале щербина - попортился на шведском панцыре.

– Два мушкета заместо топора, а ему все мало!
– сказал Молчан.

Мужик огрызнулся:

– На кой мне ляд мушкеты? Тесать

ими стану, что ли? Бери вот оба, дай за них топор...

Другие работные люди засмеялись: хитрый экой - дай ему за мушкеты топор. Стали говорить, почем нынче на торге топоры, почем мушкеты, почем ножи. Выходило так, что мушкет ни к чему не годная вещь: поймают с мушкетом - отберут, да еще настегают кнутом.

За деревьями, за сваленными лесинами стонали раненые шведы. Дождь хоть еще и моросил, но небо кое-где голубело. Попрежнему с Двины тянуло сыростью, кислым пороховым запахом. Тяжело, часто, раскатисто ухали крепостные пушки, шведы непрестанно били со всех кораблей. Батарея на Марковом острове молчала, пушкари банили стволы, остужали накалившуюся медь, полдничали.

– Кашу трескают!
– завистливо сказал мужик с бельмом на глазу. Наваристая каша, мясная, да еще с маслом, ей-богу так...

– Кто?

– Пушкари. До отвала, ей-богу!

Молчан зачерпнул из бочки ведром, подал молодому парню, приказал:

– Сходи, снеси шведам напиться.

Парень не брал ведро, лицо его сделалось упрямым.

– Тебе говорю, али кому?
– спросил Молчан.

Парень поднялся, нехотя взял дужку ведра большой рукой. Из-за леса, из-за деревьев староста землекопов старичок Никандр вывел кого-то тонкого, слабого, - помахал рукой, крикнул:

– Эй, помогите, что ли...

Молчан пошел навстречу, подхватил Митеньку с другой стороны, поглядел в его синее лицо, спросил:

– Из воды?

– Побитый он!
– сказал староста.
– Никак ногами идти не может. И голова вишь как... Не держится...

Всмотревшись в Митеньку, Молчан вспомнил Соломбальскую верфь, Рябова, черноглазого хроменького юношу, которого опекал кормщик.

– Толмач он, - сказал Молчан, - с кормщиком, с Рябовым на иноземные корабли хаживал. Как же оно сделалось, что нынче из воды вынулся пораненный?

И, пораженный догадкой, вспомнив вдруг, как головной шведский корабль сел на мель, крикнул:

– Слышь, Митрий? Ты с ним был, с кормщиком? На воровском корабле? Да говори ты, для ради бога, не молчи! Кормщик где?

Митенька молчал, валился набок, лицо его совсем посинело.

– Помирает!
– сказал мужик с бельмом на глазу.
– Клади его сюда, на соломку, - помирать мягче...

Молчан бережно опустил Митеньку на солому, сел рядом с ним, вместе со старостой Никандром стал снимать с него кургузый кафтанчик, рубаху - все тяжелое, мокрое. Староста со вздохом покрутил головой - ну, досталось вьюноше!

– Весь побитый!
– сказал тот мужик, что давеча

ругался за топор.
– Ты смотри, до чего пораненный. И как еще живет...

– Были бы кости, мясо нарастет!
– сказал другой мужик, разрывая зубами ветошь на перевязки.

Опять на батарее Маркова острова загрохотали пушки. Митенька вдруг открыл глаза, стрельчатые его ресницы дрогнули, он часто задышал, спросил:

– Где бьют? Чьи пушки?

– Наши, милок, наши, - ласково, шепотом ответил Молчан, - наши, батарея палит...

– А дядечка, дядечка где?
– испуганно, порываясь подняться, спросил Митенька.
– Дядечка где, Иван Савватеевич?

– Он корабль на мель посадил?
– вопросом же ответил Молчан.

– Он... Мы с ним в воду, в Двину повалились!
– с трудом шевеля губами, говорил Митенька.
– А здесь-то нету его?.. Я поплыл еще, а его нет и нет...

Он содрогнулся всем своим тонким телом, в груди захрипело. Молчан рукой поддержал его голову. Митенька все водил глазами, словно отыскивая Рябова, потом длинно, судорожно вздохнул и зашептал, сбиваясь и путаясь:

– Корабль крепко посадили, не сойти им, нет, теперь уж никак не сойти, хоть что делай... И Крыкова тоже убили, Афанасия Петровича. Много там побито было, я видел, как возле шанцев в Двину кидали драгунов и таможенников наших... Много они побили, воры, да, вишь, нынче и самим конец приходит...

Он опять стал оглядываться по сторонам и, заметив наваленные в кучу шведские каски, мушкеты, ружья, спросил:

– Бой был?

– Был, Митрий, был, невеликий, да был...

– Побили?

– Побили!
– сказал Молчан.
– Что ж их не побить! Кого насмерть побили, кого повязали, кого поучили, слышь - охают...

– Пить...
– попросил Митенька.

Молчан подложил Митеньке под голову свой армяк, велел лежать тихо, пошел к пленным шведам. Увидев русского, шведы залопотали по-своему, стали на что-то жаловаться или чего-то просить - Молчан не понял. Он подходил к каждому, осматривал, поворачивая перед собою пленного, - искал, наконец нашел - фляжку. Офицер испуганно дернул ее из ременной петли, с угодливым лицом, кланяясь, вытащил пробку. Молчан не стал пить, вернулся к Митеньке, опустился возле него на колени, разжал его крепко стиснутые зубы. Водка пролилась, мужик с бельмом досадливо сказал:

– Лей, не жалей!

Лицо Митеньки теперь посерело, глаза закатились, из-под черных ресниц светились белки. Молчан намочил тряпку, положил на лоб Митеньке. Тот опять весь вздрогнул и затих. Молчан неподвижно на него смотрел. В листьях деревьев прошелестел ветер, выглянуло солнце, заиграло на мокрых стволах берез, в каплях непросохшего дождя. Было слышно, как офицер на батарее кричал сорванным голосом:

– Пушки готовсь! Фитили запали! Огонь!

– Отходит!
– сказал Молчан, беря руку Митрия своими жесткими ладонями.