Россия на историческом повороте: Мемуары
Шрифт:
С таким же энтузиазмом меня встретила толпа и на площади перед Зимним дворцом, когда я подъехал к штабу Петроградского военного округа, где после начала восстания разместилось правительство.
Не теряя времени и даже не обратившись с приветствием к собравшимся, я сразу же направился в кабинет князя Львова. Однако возбужденная толпа не желала расходиться, требуя моего появления. Мне пришлось несколько раз выходить на балкон и обращаться к собравшимся внизу людям с краткими речами, в которых я заверял их, что предательское восстание уже подавлено и у них нет больше оснований для беспокойства.
Те двадцать четыре часа, которые я провел тогда в Петрограде, и особенно бессонная ночь 7 июля, никогда не изгладятся из моей памяти.
Во второй половине дня 8 июля я, как и обещал генералу Деникину, возвратился на фронт. Он и его штаб уже знали о германском наступлении в. Галиции, однако солдаты на передовой линии еще об этом не прослышали. Во всяком случае, объезжая расположения полков, которым назавтра предстояло вступить в бой, я убедился в том, что у солдат прекрасное настроение.
Поздним вечером того же дня в низине за первой линией окопов я беседовал с группой солдат и офицеров. Большинство из них были из 2-й Кавказской гренадерской дивизии, на которую сильное воздействие оказала большевистская пропаганда.
Становилось все темнее. Началась артподготовка. Над головой пролетали снаряды. Все это, вместе взятое, создавало атмосферу близости и товарищества. Казалось, все мы — и я, и офицеры, и солдаты — охвачены общим стремлением, общим желанием исполнить свой долг.
Солдаты 2-й Кавказской гренадерской дивизии с гордостью рассказали, что покончили со всеми предателями в своих рядах, и теперь готовы первыми броситься в атаку, что они позднее и сделали. Ни разу за все время пребывания на фронте не было у меня столь сильного желания, как тогда, провести всю ночь в окопах с солдатами, а наутро пойти с ними в бой. И никогда прежде не испытывал я такого стыда, что не делаю того, к чему призываю их. Уверен, что всем людям, облеченным особой ответственностью, довелось пережить в жизни минуты горького презрения к самим себе, но у меня, как и у других, не было выбора: сражению предстояло начаться на следующий день, а мне ничего не оставалось, как возвратиться в Петроград, чтобы принять из рук Львова бремя власти, которое он после восстания 3 июля уже не был способен нести.
На следующий день, когда войска генерала Деникина пошли на штурм германских позиций, они показали себя с самой лучшей стороны. Вот что писал об этом наступлении генерал Людендорф:
«Наиболее яростным атакам 9 июля и в последующие дни подверглись войска командующего Восточным фронтом в районе Крево, к югу от Сморгона. Здесь русские прорвали растянувшуюся на большом протяжении линию обороны одной из пехотных дивизий, несмотря на проявленное ею мужество. В течение нескольких дней положение казалось крайне серьезным, пока его не восстановили введенные в бой резервы и артиллерия. Русские ушли из наших окопов. Это уже были совсем не те солдаты, с которыми мы сражались раньше».
Если бы генерал Деникин не поддался пессимизму и не бросил 10 июля фронт, вернувшись в свой штаб в Минске, быть может, те несколько дной, когда «положение казалось крайне серьезным», не пришли бы к такому неожиданному концу.
Не было ничего постыдного в том, что русские солдаты, среди которых было немало не нюхавших ранее пороху новобранцев, не смогли удержать свои позиции и отразить натиск германских дивизий, пустивших в ход отравляющие вещества и тяжелую артиллерию. В конце концов, потерпели же весной того же года сокрушительное поражение, от которого не могли оправиться все лето, первоклассные французские и английские армии, не испытавшие шока революции. Однако французские и английские генералы не вели себя так, как русские, которые использовали поражение на фронте в своих личных политических интересах,
В начале июля ударные части германской армии под командованием генерала фон Ботмера завершили подготовку к наступлению на Юго-Западном фронте против нашей 11-й армии в районе между Зборовом и рекой Серет. В подкрепление дислоцированным там немецким и австрийским войскам с Западного фронта было переброшено шесть отборных германских дивизий и большое количество тяжелой артиллерии.
На рассвете 6 июля генерал фон Ботмер предпринял мощную атаку и прорвал русский фронт. Правительство узнало об этом поздним вечером того же дня из поступившего краткого донесения, за которым последовало официальное коммюнике ставки Юго-Западного фронта, опубликованное во всех газетах 8 июля. Оно произвело впечатление разорвавшейся бомбы и потрясло всю страну. В коммюнике говорилось:
«В 10 часов утра 607 Млыновский полк, находившийся на участке Баткув — Манаюв, самовольно оставил окопы и отошел назад, следствием чего явился отход и соседей, что дало возможность противнику развить свой успех. Наша неудача объясняется в значительной степени тем, что под влиянием агитации большевиков многие части, получив боевой приказ о поддержании атакованных частей, собирались на митинги и обсуждали, подлежит ли выполнению приказ, причем некоторые полки отказывались от выполнения боевого поручения и уходили с позиций, без всякого давления со стороны противника. Усилия начальников и комитетов побудить к исполнению приказов были бесплодны». [144]
144
Русское слово. 1917. 8 июля. — Прим. ред.
На самом же деле все было совсем не так. Как показало расследование, проведенное по приказу главнокомандующего генерала Брусилова, дивизия была буквально сметена с лица земли огнем нескольких сотен артиллерийских орудий противника (в русской дивизии их было всего лишь шесть) и ее потери составили 95 офицеров, включая двух полковых командиров, и около двух тысяч солдат из уже неполного состава дивизии. Остается предположить, что офицер, написавший коммюнике, действовал либо по злому умыслу, либо в состоянии полной паники. Из этого коммюнике генерал фон Ботмер вполне мог представить себе, что дисциплина в русской армии находится даже в худшем состоянии, чем это было в действительности.
Я мог бы привести и другие примеры, когда такие недобросовестные сообщения с полей сражений оказывали услугу противнику. По странному совпадению, официальные сообщения с фронта всегда подчеркивали храбрость офицеров и никогда не упоминали об отваге и самоотверженности рядовых солдат, сообщая лишь об их дисциплинарных проступках.
За долгие годы, прошедшие со времени поражения русской революционной армии, я не раз задавался вопросом, как бы повела себя 11-я армия под огнем артиллерии фон Ботмера, если бы первые сообщения о наступлении противника были правдивыми. Одним из самых серьезных последствий таких недобросовестных сообщений было то, что они еще больше подрывали дисциплину. Солдатам вовсе не надо было дожидаться результатов расследования по делу Млыновского полка, они и без того знали о возведенной на него клевете и к недоверию, которое они испытывали к офицерам, стало примешиваться чувство мести. Верховное командование, стремясь возродить старые порядки, пыталось переложить на них ответственность за свои ошибки. Справедливы ли были подозрения солдат, теперь уже не имеет никакого значения. Но то, что официальные сообщения о положении на фронте облегчали жизнь противнику, но отнюдь не нашим войскам, имело огромное значение в их поражении.