Россия: народ и империя, 1552–1917

Хоскинг Джеффри

И всё же назвать российскую армию национальной в современном смысле нельзя. Крестьяне, попадая в неё, безжалостно отрывались от своих корней. Хотя полки часто расквартировывались в деревнях и небольших городах, но солдаты всё равно находились далеко от дома, а местное население чаще всего относилось к ним не слишком благожелательно.

Служба являлась пожизненной; в 1793 году её ограничили двадцатью пятью годами, что означало почти то же. Отпусков не давали, и когда через четверть века ветеран возвращался домой, его практически никто не узнавал. Примечательна церемония проводов рекрута: его сопровождали родственники и односельчане «со слезами, причитаниями

и песнями, как будто это были похороны, и никто его больше никогда не увидит». Те, кто оставался в живых после двадцати пяти лет, часто продолжали службу у своего офицера в качестве кучера, слуги по дому или искали сходную работу в городе. Некоторые становились учителями, так как уровень грамотности в армии превышал средний по стране.

Однако, как заметил Уильям Фуллер, «если призыв и был сродни смерти, то он также был и сродни возрождению, потому что рекрут находил для себя новую семью — полк». Лишения армейской жизни подталкивали солдата к тому, чтобы воспроизвести деревенское общество в иной форме, под знаменем императора. Полк являлся не только военной, но и экономической единицей. Несмотря на все усилия Петра I, из-за недофинансирования полк всё ещё воплощал партнёрство между государством и частным предприятием, в котором полковник являлся предпринимателем. Основные заботы по снабжению солдат продовольствием, обмундированием и оружием падали на его плечи, в результате чего он играл роль, аналогичную роли деревенского помещика.

В мирное время базовой единицей в материальной жизни солдата являлась АРТЕЛЬ, обычно взвод из двадцати — тридцати человек под командой избранного солдатами артельщика. К заработанным артелью деньгам добавлялась часть жалованья, после чего покупалось необходимое продовольствие, одежда и транспортные средства. Как заметил один наблюдатель, «низкая оплата заставляет рядовых солдат напрягать воображение и заниматься самообеспечением во всех отношениях. Они сами становились для себя пекарями, сапожниками, столярами, кузнецами, плотниками, каменщиками, музыкантами, художниками, пивоварами, мясниками, медниками, шорниками и колёсными мастерами — иными словами, занимались всем, что приходило в голову. Нигде в мире нет столь же находчивых людей».

Иногда дело заходило настолько далеко, что артельщик договаривался на выгодные работы для своих людей в свободное от смотров и манёвров время. В Саратове один предприимчивый полковник, используя своих солдат и лошадей, занимался похоронным делом. «Полковые лошади возили покойников, факельщиками ходили по наряду солдаты, одетые в траурные одежды, чинно, мирным шагом, в ногу. Впереди — фельдфебель нестроевой роты, в позументах и с жезлом в руке…» Иногда на подобные ухищрения шли даже престижные гвардейские подразделения: в 1826 году, как сообщалось, Преображенский полк управлялся с тремя огородами, тремя лавками и баней.

Военная артель, структурой напоминавшая сельскую общину, возникла под давлением обстоятельств. Она взяла на себя функции, которые в других армиях исполняют сержанты или интенданты. Тем не менее в артелях царила атмосфера сплочённости и взаимной солидарности. Возможно, именно в этом и кроется ключ к пониманию относительной эффективности русской армии. Как показали в своих исследованиях Джон Киган и Ричард Холмс, важным фактором, определяющим высокий боевой дух, служит чувство товарищества между солдатами, особенно если оно подкреплено умелым руководством и строгой дисциплиной. Российская армия воспитывала эти качества и чувства, хотя и неумышленно, но в силу необходимости.

Однако высокий боевой дух — следствие

не только этой групповой солидарности. Пётр I и его преемники целенаправленно внушали солдатам ещё одно чувство — имперскую корпоративную гордость. Армия Петра первой из европейских носила единую форму, пусть даже солдатам самим приходилось чинить её. Каждый полк носил имя какой-либо местности, так что у служивших в нём солдат поддерживалось ощущение связи с родиной. После победоносных сражений целые подразделения получали серебряные медали в признание заслуг: эту традицию Пётр I ввёл, когда в остальной Европе рядовые солдаты вообще никак не награждались.

Таким образом, служба в армии при всех тяготах и лишениях оставалась единственной сферой, где крепостные могли, наконец, почувствовать себя гражданами, членами некоей национальной общности, ощутить гордость и достоинство. Кроме того, призываясь на военную службу, они автоматически выходили из крепостного состояния (по этой причине многие потом не хотели возвращаться в родную деревню). В артели солдаты обладали, пусть и скромными, но всё же правами на собственность. Офицеры, в отличие от помещиков, не могли позволить себе совсем бесцеремонного обращения со своими солдатами. Серьёзные проступки иногда становились предметом судебного разбирательства, некоторые нарушители даже карались разжалованием в рядовые — об этом крепостные не могли и мечтать. И потом, была надежда на повышение, кое-кто даже дослуживался до офицерского звания.

Этими отличительными качествами русской армии умело пользовались хорошие командующие. Вероятно, самым лучшим являлся фельдмаршал Александр Суворов, который за тридцать лет службы, сражаясь против поляков, турок и французов, не проиграл ни одной битвы. Суворов ясно понимал, что при условии чёткого руководства и крепкой дисциплины, даже средний русский полк гораздо сильнее нескольких полков противника. Используя это, он ввёл смелую манёвренную тактику: форсированные ночные марши, внезапные атаки. Именно так Суворову удалось взять штурмом турецкие крепости, считавшиеся практически неприступными: Очаков (1788) и Измаил (1790). Он позволял войскам заниматься фуражом, зная, что артельные не допустят ни дезертирства, ни падения дисциплины. В этом Александр Суворов предвосхитил Бонапарта, эксплуатировавшего подобный высокий моральный дух послереволюционных французских армий.

Маленький, жилистый, чудаковатый в поведении, Суворов не очень ладил со своим начальством, но придавал первостепенное значение поддержке близких контактов с солдатами. К ужасу дворянских офицеров, он мог внезапно появиться на полковом биваке, поесть из полкового котла, обсудить с солдатами ход прошедшей битвы и порасспросить, довольны ли они питанием, обмундированием и оснащением. Фельдмаршал знал, как, пользуясь религиозными церемониями, перекинуть мостик от офицера к солдатам. Несмотря на приверженность строгой дисциплине (а может быть, именно поэтому), Суворов умел, как редкий командир, вызвать доверие подчинённых.

Удачливыми офицерами становились те, которые добивались от солдат осмысленного выполнения приказов начальства. Даже самые жестокие командиры могли добиться верности и преданности своих солдат, хотя социальные различия между ними оставались очень значительными. Важную роль в этом отношении играли религиозные ритуалы, ведь именно в этой сфере встречались и сходились культуры разных сословий: именно в религии и те и другие находили утешение перед началом сражения. Некий наблюдатель после битвы при Цюрихе в 1799 году сообщал, что «не было ни одного смертельно раненного русского, который, прежде чем испустить дух, не поднёс бы к губам висевший на шее образок».