Россия нэповская

Павлюченков Сергей Алексеевич

10 апреля на первом пленарном заседании конференции советская делегация выступила с масштабным изложением своего видения международных отношений, признав целую эпоху «параллельного существования старого и нарождающегося нового строя» [826] . Здесь же содержалась идея созыва Всемирного конгресса, включающего в себя представителей колониальных народов и рабочих организаций. При всей утопичности этого проекта он являлся определенной альтернативой Лиге наций с ее делением стран по категориям.

826

Документы внешней политики СССР. Т. 5. С. 191.

В ходе конференции Чичерин оказался лишен пространства для политического маневра — Ленин, считая, что хитрый Ллойд Джордж сумеет обвести

советского дипломата вокруг пальца, требовал жесткого следования инструкциям Политбюро и негативно реагировал на любые инициативы своего соратника [827] . Чичерин, имевший информацию о том, что Бухарин и Радек уже получили выговор за уступки во время конференции трех Интернационалов в Берлине, все же отказывался от ультимативного выдвижения условий, перекладывая ответственность на Москву. После обмена письмами с Ллойд Джорджем он телеграфировал в коллегию НКИД: «Напомню, что в одном из писем Владимира Ильича, и на последнем заседании Политбюро со мною перед отъездом мне была дана строжайшая директива не допускать разрыва, не дав ЦК принять решение» [828] .

827

См.: О'Коннор Т.Э. Георгий Чичерин и советская внешняя политика 1918–1930. М., 1991 С. 131.

828

РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1966. Л. 13.

16 апреля настойчивость советской делегации была вознаграждена — германские представители согласились на подписание договора о взаимном отказе от возмещения убытков и возобновлении дипломатических отношений. Рапалльский договор стал выражением союза двух париев Версальской системы, и в то же время символом восприятия Советской России как «нормального» государства. После его заключения Германия стала основным внешнеэкономическим партнером СССР, налаживалось сотрудничество двух стран в культурной и военно-технической сфере [829] .

829

Дух Рапалло. Советско-германские отношения 1925–1933. Екатеринбург — М, 1997.

Именно на использовании «германской карты» строилась чичеринская внешняя политика на протяжении 1920-х годов, рассчитанная на раскол единого фронта западных держав против СССР. Ради этого он был готов пожертвовать не только советско-английскими отношениями, но даже солидарностью с германскими коммунистами [830] . Летом того же года переговоры о заключении аналогичного с Рапалльским договора велись и с правительством Италии, однако его подписанию помешал приход к власти в этой стране Муссолини.

830

В ходе Генуэзской конференции Чичерин писал в Москву: «Мы сильнейшим образом нуждаемся в сохранении Рапалльского договора. Для этой цели нам необходим Вирт (канцлер Германии. — А.В.)… Между тем от коммунистов идет кампания за свержение Вирта и за создание чисто рабочего правительства, т. е. с большим влиянием шейдемановцев, главных противников Рапалльского договора и всей этой политики». РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1966. Л. 28.

Несмотря на кажущуюся безрезультативность (ключевой вопрос о возврате долгов Россией был передан в комиссию экспертов), Генуэзская конференция стала первым серьезным рубежом, который удалось взять советским дипломатам. Ультиматумы и военную силу сменил период мирных переговоров с новой Россией, означавший ее неизбежную интеграцию в систему европейских отношений. Советские представители активно противодействовали идеям создания единого центра экономических контактов между Востоком и Западом. Напротив, подписание Рапалльского договора подтвердило реальность расчетов на использование противоречий между ведущими мировыми державами для укрепления внешнеполитического положения нашей страны.

Совместная делегация советских республик принимала участие в Лозаннской конференции, посвященной послевоенному урегулированию на Ближнем Востоке, и в частности, режиму черноморских проливов (ноябрь 1922 — июнь 1923 года). Расчеты на то, что в защиту советской позиции (закрытие проливов для военных судов третьих стран, свобода торгового мореплавания) выступит и Турция, не оправдались — Чичерин сообщал из Лозанны с сожалением,

что «турки ведут жалкую политику» и мы находимся здесь в полной изоляций [831] . Тем не менее в ходе конференции были установлены контакты с представителями Ближнего Востока — Сирии, Палестины, Персии, вновь поставлен вопрос об альтернативе Лиги наций. Советский Союз отказался ратифицировать конвенцию о проливах, хотя де-факто соблюдал ее. Решение было принято Политбюро несмотря на протесты руководителей наркоминдела, считавших, что это приведет к рецидиву внешнеполитической изоляции СССР [832] .

831

Там же. Д. 1985. Л. 4, 6.

832

«Вопрос о проливах решен единогласно, при слабом протесте Чичерина и решительной просьбе Литвинова подписать конвенцию. Ни один член Политбюро не ставил вопроса об опросе отсутствующих», — писал Сталин находившемуся на Кавказе Зиновьеву 7 августа 1923 г. РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 38. Л. 8.

Несостоявшийся «германский Октябрь»

Неудавшаяся попытка найти политических союзников в лице европейских социалистов вновь выдвинула на первый план вопрос о переходных требованиях в идеологии коммунистов. Он явился в начале 1920-х годов не только одним из критериев размежевания «правых» и «левых» в Коминтерне, но и инициировал программную дискуссию. До тех пор, пока достижение конечной цели казалось делом ближайшего будущего, потребности в кодификации и систематической пропаганде требований коммунистов попросту не возникало. На первом заседании программной комиссии ИККИ 28 июня 1922 года определилась линия размежевания в этой сфере — революционному максимализму Бухара на противостояла осторожная позиция германских коммунистов и Раде ка, выступавших против жесткого определения «конечных целей» коммунистического движения [833] .

833

Там же. Ф. 492. Оп. 1. Д. 180. Л. 20–29.

В поисках выхода из патовой ситуации руководитель компартии Чехословакии Б. Шмераль выступил с заявлением, что «вопрос о форме и стиле программы будет лучше всего разрешен, если программа не будет склеена из отдельных кусков, выработанных всевозможными коллегиями, а будет с начала до конца написана кем-нибудь одним из выдающихся наших товарищей» [834] . Подразумевалось, что это будет один из лидеров большевистской партии. Но Ленин был уже тяжело болен, Троцкий ссылался на недостаток времени, а Зиновьев не выказывал особого интереса к теоретическим вопросам. Бухарин таким образом автоматически становился единственным кандидатом в авторы программы Коминтерна. Его противостояние большинству в вопросе о переходных требованиях фактически парализовало дальнейшую работу в этой сфере и потребовало подключения других «выдающихся товарищей».

834

К вопросу о программе Коммунистического Интернационала (материалы). М., 1924. С. 12–13.

Сразу же после трех содокладов по программному вопросу на Четвертом конгрессе Коминтерна (5 ноября — 5 декабря 1922 года) лидеры РКП(б) попросили у его президиума тайм-аут для обсуждения сложившейся ситуации в российской делегации. 20 ноября 1922 года было созвано специальное «совещание пятерки ЦК», в котором приняли участие Ленин, Троцкий, Бухарин, Радек и Зиновьев. Его итог обернулся поражением для революционного максимализма Бухарина. Решение «пятерки», оформленное затем как резолюция конгресса, подчеркивало необходимость включения частичных и переходных требований в программу с учетом особенностей той или иной страны.

Эти события стали последним фактом участия Ленина в работе Коммунистического Интернационала. Его уход из политической жизни лишил не только РКП(б), но и международное коммунистическое движение того «гироскопа», который обеспечивал их стабильность. В развернувшейся борьбе за ленинское наследство каждый из его потенциальных преемников должен был не только доказать свою верность идеалам мировой пролетарской революции, но и заручиться поддержкой наиболее влиятельных иностранных коммунистов. В обоих случаях Коминтерн оказывался немаловажным участком фронта в нараставшем конфликте лидеров большевистской партии.