Россия нэповская
Шрифт:
Село Бартеневка — у гражданина Бартенева Филиппа при обыске обнаружена целая кадка свежего мяса. Бартенев сознался, что на почве голода им в ночь на 6 января зарезан неизвестный мужчина, зашедший к нему переночевать. С трупа снята кожа и даже очищены кишки для приготовления пищи;
Село Ивановка — одна из гражданок вместе с детьми стала употреблять в пищу труп своего мужа. Когда стали отбирать у них труп, то вся семья, уцепившись за половину уже съеденного трупа, не давая его, крича: «Не отдадим, съедим сами, он наш собственный, этого у нас никто не имеет права отобрать». Труп с большими усилиями удалось отобрать и похоронить.
Питание населения в настоящее время находится в следующем положении: питается дополнительным питанием только 30–35 % голодающих детей. Взрослое население нигде и никем не питается.
Райотделением открыто 99 питпунктов с общим количеством питаемых детей в 12 377 человек, АРА [190] имеет в уезде 235 столовых с количеством 50 101 детей.
Пешее движение по уезду становится рискованным, так как нет никаких гарантий не быть зарезанным и съеденным или в дороге или на ночлеге в каком-нибудь селе.
190
American Relief Administration —
Самарская губерния, в частности Пугачевский уезд, житница России, превращается в пустыню и делается нахлебницей тех, кого она раньше кормила» [191] .
Вопль обреченного… Он доносился не только из Самарской губернии, но и из Пензенской, Курской, Челябинской, Пермской и многих других. Голод свирепствовал чуть ли не на 40 % территории страны. Голодали Украина, Крым, Приуралье. Российское крестьянство замерло на грани морального надлома, физического вымирания, деградации общества, полного хозяйственного коллапса [192] . А на дворе стоял 1922 год. Уже более года действовала новая экономическая политика, и, казалось, совсем близко был урожай. Но не всем суждено было дожить до него. Умирали сотнями, тысячами, миллионами… [193] Только по официальным данным, население Урала с 1920 по 1922 годы сократилось более чем на 500 тысяч человек. Даже если учесть, что не все они умерли голодной смертью, нетрудно представить размеры этого бедствия.
191
Ужасы голода в Самарской губернии // Черный перелом. Самара, 1992. С. 94, 95, 97, 98.
192
См.: Сорокин П.Л. Голод как фактор. Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь. Пг., 1922.
193
См.: Миронова С., Боже В. Неизвестный голод // Воля. Журнал узников тоталитарных систем. 1994. № 2–3. С. 5–20.
Но что удивительно, в том же донесении укомпомголода города Пугачева читаем:
«У большинства крестьян имеются тенденции сохранить какой-либо скот, даже в ущерб себе, дабы весной была возможность хоть что-нибудь да посеять. Поэтому приходится наблюдать такие факты, что крестьянин имея лошадь или даже корову, умирая сам с голоду, сохраняет их, а не режет себе в пищу, в надежде, что кто-либо останется до весны в живых и сколько-нибудь посеет» [194] . Тяга к жизни и удивительный оптимизм опухших от голода крестьян объясняется не столько большими надеждами, возлагаемыми на новую экономическую политику, сколько поразительными и, порой, противоречивыми — свойствами русского мужика — его способностью выживать в любых условиях, его верой в некое сверхъестественное чудо, способное возродить деревню, словно Феникс из пепла.
194
Ужасы голода в Самарской губернии // Черный перелом. Самара, 1992. С. 95.
Большевикам — инициаторам нэпа, крупно повезло, осуществление новой хозяйственной парадигмы переплелось со стремлением крестьян разорвать удушающий круг голода и хозяйственной деградации, дошедшей до последней точки, с ожиданием «чуда». Именно благодаря превалированию в сознании селян элементов бытийности и определенной доли мистицизма над «классовой сознательностью» для деревни на первых порах не столь заметной оставалась двуликость нэпа: на каждый социально-экономический «плюс» существовал свой «минус». И это было заметно во всем: и в принимаемом аграрном законодательстве, и в действиях властей по отношению к деревне, и в реальных результатах нэпа.
Начало новой экономической политике в сельском хозяйстве было положено весной 1921 года, провозглашением в резолюции X съезда РКП(б), а затем и в декрете ВЦИК РСФСР от 21 марта 1921 года отмены государственной хлебной монополии и продразверстки как способа ее осуществления. Государство с этого момента объявило себя собственником не всего произведенного зерна, а только его определенной части, отчуждаемой в форме фиксированного натурального налога. Остальное количество хлеба оставалось в полном и бесспорном распоряжении крестьянина-производителя, и он мог его либо продать (обменять), либо оставить «для улучшения и укрепления своего хозяйства», для повышения личного потребления» [195] .
195
Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 1. М., 1967. С. 213.
Слово «торговля» еще со времен военного коммунизма для крестьян приобрело своеобразный магический смысл. В торговле они видели спасение жизни, сохранение своей семьи, связывали надежды на возрождение собственного хозяйства. Однако на практике все оказалось не так просто.
С торговлей даже в рамках местных рынков на первых порах стали возникать неожиданные для
196
Ильиных В.Л. Государственное регулирование заготовительного хлебного рынка в условиях НЭПа (1921–1927 гг.) // НЭП: приобретения и потери. N1., 1994. С. 165.
Подобные инциденты являлись следствием местного «законотворчества», для которого декрет Совнаркома РСФСР от 24 марта 1921 года «Об обмене» [197] оставлял лазейку, предоставляя гупродкомам право в случае ослабления поступления продуктов по продналогу приостанавливать свободное обращение того или иного вида сельскохозяйственной продукции [198] .
В начале 1922 года этим правом воспользовались местные органы власти во многих губерниях. В частности, в Сибири с началом весны были закрыты для всех форм торговли и обмена наиболее хлебные районы: Славогородский, Каменский и Калачинский уезды, а также все уезды Акмолинской и часть Енисейской губерний [199] . А в районах, где хлебная торговля была разрешена, это разрешение являлось фактически формальным, так как размеры продовольственного налога в связи с катастрофическим неурожаем в Поволжье, общим падением зернового производства и голодом были настолько велики, что у крестьян зерна для продажи просто не оставалось.
197
По меткому выражению одного из видных деятелей Наркомпрода А.И. Свидерского, «в юношеский период нэпа… мы целомудренно сказали много слов о свободном хозяйственном обороте, стыдливо избегая говорить о торговле, которую считали исходящей от капиталистического дьявола» // Продовольственная газета. 1922. 22 марта. [См., также: Обухов Н. О политике введения прямого товарообмена в начале 20-х годов // Экономические науки. 1989. № 4.]
198
Собрание узаконений РСФСР. (Далее: СУ РСФСР.) 1921. № 40. Ст. 212; Ильиных В Л. Указ. соч. С. 165.
199
См.: Известия Сибцентросоюза. 1922. № 1–3. Ст. 5; Ильиных ВЛ. Указ. соч. С. 165.
Неизбежно возникали сложности, связанные с вопросами о закупочных ценах. Изменение механизма образования закупочных цен в начале 1920-х годов имело свою динамику. Еще в 1921 году потребительская кооперация, по указанию сверху намеревалась монополизировать вненалоговые заготовки хлеба для государства и рабочей кооперации. Она должна была вести обмен промышленных товаров на хлеб и его закупку в сельской местности по такому соотношению обменных эквивалентов — цен (1: 3), в соответствии с которыми закупочные цены на сельхозпродукцию должны были быть уравнены с их довоенным уровнем, а цены на промышленные товары при этом превосходить довоенные показатели в три раза. В начале 1922 года это искусственное соотношение, парализующее хлебозаготовки, было отменено. Государственные и кооперативные заготовители как в центре, так и на местах получили право определять закупочные цены и обменные эквиваленты по обоюдному соглашению с заказчиками, учитывая при этом среднерыночные цены соответствующих районов. Данные цены устанавливались, как правило, на месяц вперед и не всегда соответствовали их среднемесячному увеличению. Окончательная либерализация (отпуск) хлебных цен произошла в марте 1922 года, когда на рынке появилось огромное количество снятых с государственного снабжения промышленных предприятий, получивших право вести самозаготовки по свободным ценам в пределах их материальных и финансовых возможностей.
Вмешательство государства в процесс ценообразования на хлебном рынке возобновилось в начале осени 1922 года. В силу неожиданного повышения оптовых и розничных цен на хлебопродукты [200] государственным и кооперативным заготовительным организациям в основных производительных районах рекомендовалось установить предельные закупочные цены. Эти так называемые «максимальные лимиты», на хлеб считались пределом и сверх этих цен заготовки предполагалось не вести. Однако на местах максимальные лимиты вводились не только заготовителями, но и областными, губернскими и уездными властями. Вскоре, в большей степени в связи с действием конъюнктурных факторов, хлебные цены начали снижаться и Совет труда и обороны (СТО) в своем постановлении от 17 ноября 1922 года указал местной исполнительной власти на необходимость отмены предельных закупочных цен и снятия возможных ограничений со свободной хлебной торговли. Тем не менее, в том же постановлении было указано, что «в некоторых случаях, при наличии ненормального и не соответствующего объективным условиям данного района роста цен, вызванного усиленной и неорганизованной скупкой хлеба частными, государственными и кооперативными заготовителями, местные совещания по реализации урожая при ЭКОСО (экономических совещаниях) могут в виде временной меры устанавливать предельные цены на хлеб с согласия комиссии особоуполномоченного СТО» [201] .
200
В связи со сбором достаточно хорошего урожая ожидалось их падение.
201
СУ РСФСР. 1922. № 77. Ст. 966.