Россия нэповская
Шрифт:
Проводником атеистических идей партии стал комсомол. Но он не успевал создавать новых ценностных установок взамен разрушаемых — провозглашение нравственным всего того, что способствует сплочению рабочего класса и накоплению революционной энергии [695] , не несло в себе конструктивной программы. Комсомольцы, одержимые строительством социализма в кратчайшие сроки, активно ломали теперь вековой уклад деревни. Но, по общему убеждению, именно среди них процветали пьянство, сексуальная распущенность. Соответственно и борьба с религией приняла хулиганско-богохульские формы — иного и быть не могло в условиях, когда в печати звучали утверждения о том, что распространение сифилиса связано с обычаем целовать иконы [696] . «Просим прекратить глумление над религией и поругание верующих… и антирелигиозные выпады со стороны комсомольцев, пионеров», — писали «граждане Орловской губернии» Сталину в апреле 1926 года, упоминая такие безобразия, как курение в храмах, «бросание в священников грязью» и другие проявления хулиганства [697] .
695
Стратоницкий А. Вопросы быта в Комсомоле. Л., 1926. С. 11
696
Безбожник. 1924. 8 июня.
697
Рюрик. Исторические статьи и публикации. Орел, 2001. № 1. С. 99.
698
Лука, архиепископ (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. М., 1996. С. 46.
Итак, утверждение взгляда на человека, как на существо механическое, провоцировало выплеск коллективного бессознательного. Парадоксальность ситуации сама по себе превращалась в незримый источник будущих напастей. Следует учитывать и то, что в связи с внутрипартийными склоками могла произойти частичная десакрализация власти как идеи. Ответным шагом при существующей неразвитости правосознания граждан должно было стать усиление государственной репрессивности.
В 1927 году в работе Комиссии Совнаркома РСФСР и ВЦИК по карательной политике выявились две полярные точки зрения на проблему искоренения преступности. А. В. Луначарский заявлял, что врагов надо «стрелять в 100 раз строже», но преступников следует перевоспитывать — рецидивистов сажать, другим «давать острастку». «Нужно относиться к преступнику — больному члену нашего общества, как к вывихнутому пальцу, который надо лечить и исправить» [699] . Увы, это были всего лишь благие пожелания представителя старой интеллигентской культуры, не желающего знать конкретных реалий.
699
ГА РФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 4034. Л. 108–109.
Другую крайность представлял Г. Г. Ягода. Он заявил, что в стране «существует полное отсутствие карательной политики»: среди милиционеров процветает «взяточничество, пьянство, дебоширство», а среди судей, несмотря на «чистки», полно «белых офицеров, старых чиновников». В этих условиях уголовно-процессуальный кодекс — непозволительная роскошь, ибо рабочий от станка не в состоянии разобраться с юридическими тонкостями. УКП следует заменить «краткой инструкцией». Для начала надо попросту уничтожить рецидивистов [700] . Вольно или невольно Ягода указал на то, что ощущали и другие: существующая система не выдерживает испытания формальным правом, а потому может рухнуть.
700
Там же. Л. 186–190.
К этому времени выяснилось и другое: несмотря на некоторые успехи атеистической пропаганды среди молодежи, позиции как ортодоксальной церкви, так и всевозможных раскольников среди основной массы населения укреплялись. Это подтверждается и результатами бюджетных исследований, согласно которым в Москве тратили на религиозные нужды в 4,5 раз, Воронеже в 11, а в Ярославле в 27 раз больше, чем на культуру. С Украины докладывали о волне религиозного фанатизма, который усиливает позиции церкви, хотя при этом выяснялось, что влияние религии совершенно ничтожно среди рабочих крупных промышленных центров (в Харькове только 4,2 %). Примечательно, что усиливались наиболее консервативные элементы православного духовенства, а отнюдь не примиренчески настроенные «тихоновцы». Отмечался рост политической активности духовенства, доходящий до того, что кое-где они выставляли своих собственных кандидатов в Советы [701] . Отдельные партийные организации и коммунисты начинали бить тревогу в связи с религиозным оживлением, в очередной раз путая самих себя и вышестоящие инстанции растущей «контрреволюцией». На деле из всего этого следовало другое: объективно государству теперь было кого столкнуть лбами в вопросах веры в своих собственных интересах.
701
Freeze C.L The Stalinist Assault On The Parish. S. 211–212.
Всякая культура не только ценностно ориентирует и просвещает, но и дисциплинирует — соответственно этически допустимым в каждый конкретный момент ее существования нормам репрессивности. Культура 20-х годов выросла из полосы войн и революций — соответственно импульсы насилия оказались глубоко внедрены в ее социальную плоть. И, несмотря на то, что элементы «высокой» культуры, унаследованные от самодержавной эпохи, сохраняли свое значение, социокультурная архаика стала неуклонно просачиваться сквозь ее потревоженные пласты, во все большей степени определяя
Существует мнение, что основное содержание нэповского времени можно свести к «износу утопии» или вытеснению революционного романтизма — это и сделало сталинизм неизбежным [702] . Но более убедительна точка зрения, согласно которой стихийный разлив временных, географически-пространственных и социально-пространственных утопий подошел к той грани, за которой потребовалось его упорядочение в видах самосохранения системы. Идеократической власти не оставалось ничего иного, как придать этой социальной агрессивности сверхценностный телеологизм, нацелив на построение коммунизма любой ценой. И вовсе не случайно социокультурное пространство было позднее сориентировано на архаично-деспотическую форму «модернизации» путем пропаганды технократической гигантомании.
702
Gunter H. Utopie nach der Revolution: Utopie und Utopiekritik in Russland nach 1917 // Utopieforschung: Interdisziplinare Studien zur neuzeitlichen Utopie. Hrsg. von Vosskamp W. Stuttgart. 1982. Bd. 3. S. 378, 383.
Глава IX
Осколок России. Русская эмиграция — 1920-е годы
17 ноября 1922 года, к одному из причалов германского порта Штеттин пришвартовался небольшой пароход, на борту которого белой краской было выведено «Preussen». Через час, после оформления необходимых формальностей, с борта парохода спустились пассажиры, имена которых были хорошо известны культурной и научной общественности Западной Европы: философы С. Л. Франк и Н. А. Бердяев, Л. П. Карсавин и Н. О. Лосский, экономисты Б. Д. Бруцкус и А. И. Угримов, публицисты А. С. Изгоев и Н. М. Волковысский, писатель М. А. Осоргин, математик В. В. Стратонов, издатель А. С. Каган и другие. Однако все они прибыли в Европу не в гости, а в качестве изгнанников из собственной страны… Пассажиры «Пруссии» — были одной из групп, высланных из Советской России неугодных большевистской диктатуре представителей интеллигенции [703] . Так, с июля 1922 года по апрель 1923 года, всего, в несколько приемов, из России, было выслано более ста человек, а вместе с членами семей — более двухсот [704] .
703
См.: РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 1245. Л. 1–7.
704
См. об этом, например: Осоргин МЛ. Времена. Париж, 1955. С. 180–185. (МЛ. Осоргин: «Как нас уехали». (Из воспоминаний): «…В Москве шел слух, что в командующих рядах нет полного согласия по части нашей высылки, называли тех, кто был за и кто был против. Плохо, что «за» был Троцкий. Вероятно; позже, когда высылали его самого, он был против этого!
Таким образом, полоса паники уже прошла, а многих из нас даже поздравляли: «Счастливые, за границу поедете!»
[…] Одним словом, — ехать, так ехать, раз требуется немедленно сделать это добровольно. В общем с нами поступили вежливо, могло быть хуже. Лев Троцкий в интервью с иностранным корреспондентом выразился так: «Мы этих людей высылали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно».)
Изгнанники 1922 года прибыли, что называется, не на пустое место. История российской послеоктябрьской эмиграции насчитывала уже пять лет и к началу двадцатых годов за рубежом проживало, по разным подсчетам, от одного до 2,5 млн российских изгнанников, спасавших свои жизни и жизнь своих близких от тягот и последствий революций и Гражданской войны, красного террора, голода и холода, эпидемий и разнузданного криминала. К этому времени можно говорить об оформлении трех центров российской эмиграции.
Париж. Именно столица Франции всегда воспринималась как центр политической эмиграции из России. Здесь нашли приют и либералы, и монархисты, и умеренные социалисты. Как ни странно, они умудрялись «не выносить» свои разногласия далее газетных страниц, и не сводить счеты с бывшими противниками. Исключение представляет пожалуй покушение на Симона Петлюру, осуществление которого, правда, приписывают агентам Сталина.
Прага. Благодаря, так называемой «Русской акции», осуществленной чехословацким правительством, город на Влтаве превратился в своеобразные «русские Афины». Стараниями чехословацкого президента Т. Массарика (кстати, женатого на русской) выделялись средства на организацию и нормальное функционирование эмигрантских высших и средне-специальных учебных заведений, на стипендии студентам и зарплату преподавательскому составу, на оказание материальной помощи русским писателям, поэтам, художникам и ученым. Узнав о планах чехословацкого правительства, в Прагу двинулась эмигрантская молодежь, не успевшая доучиться в России, и степенные профессора и приват-доценты, бежавшие из страны Советов, в поисках лучшего применения своим талантам и знаниям.
Берлин. Германия переживала в начале 1920-х годов не лучшие времена. Однако, как это ни покажется парадоксальным, именно перманентный кризис давал возможность предприимчивым русским эмигрантам разворачивать свой бизнес, создавать издательства (что было очень выгодно по сравнению с другими странами), выпускать периодические издания, как специальные, так и общественно-политического плана, создавать учебные заведения. Одним из первых был создан, по инициативе высланных в 1922 году, Русский научный институт, слава о котором прогремела по всей Западной Европе.