Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис
Шрифт:
Последующие события представляли собой характерное для революции соединение провокации и анархии, утопии и психоза. Социалисты готовы были проглотить «буржуазную» пилюлю, но кадетский ЦК призвал граждан выйти на улицы 20 апреля для поддержки правительства. Между тем в тот же день солдаты заговорили, что милюковская нота «оказывает дружескую услугу не только империалистам стран Согласия, но и правительствам Германии и Австрии, помогая им душить развивающуюся борьбу немецкого пролетариата за мир…»{2681} Пронесся слух, что идет распродажа «земель, леса и недр иностранным и своим капиталистам». «Милюков заварил такую кашу, которую ни ему, ни всему правительству не расхлебать…» — констатировали интеллигентные наблюдатели{2682}.
21 апреля с требованиями мира вышло на улицы столицы до 100 тыс. рабочих и солдат. Большевики утверждали, что около 3 часов дня на углу Невского проспекта и Екатерининского канала по толпе рабочих начали стрельбу гражданские лица, переодетые солдатами. Результат — трое убитых, двое раненых. Около 4 часов на Казанской улице также раздались непонятные выстрелы, были тяжело ранены двое солдат и одна женщина. На углу Итальянской улицы демонстрантов вновь обстреляли, рабочие ответили выстрелами. К вечеру стреляли на углу Садовой и Невского. Кто первым открывал огонь, выяснить не удалось. Не смогли даже точно подсчитать убитых и раненых.
21 апреля вечером в Москве также прошли манифестации. Некоторым казалось, что демонстранты оказали поддержку Временному правительству. Другие, напротив, сообщали, что «многие заводы прекратили работы», а на «митингах, происходивших к ночи, обнаружилась непримиримость “правительственников” с рабочими». Кадетская «Речь» не преминула намекнуть, что американский посол Френсис настаивает на энергичных мерах по наведению порядка{2683}.
«Известия Петроградского Совета» утверждали, что на Знаменской площади демонстрантам пытались перегородить дорогу грузовики с юнкерами. У Мойки на женщин-работниц напали студенты военно-медицинской академии и Института путей сообщения, врезавшиеся в толпу на автомобилях. В других свидетельствах упоминались автомобили с инвалидами, солдатами, офицерами, вольноопределяющимися с плакатами: «Ленина и компанию обратно в Германию»{2684}. «Мне временами кажется, что Россия обратилась в грандиозный сумасшедший дом, в необъятных размеров Бедлам, или, может быть, я теряю рассудок», — записывал в дневнике Л.А. Тихомиров{2685}.
На события апреля 1917 г. повлияли и специфические внешние факторы. Союзники упорно давили на Временное правительство, требуя покончить с «двоевластием». Французы даже предлагали коллективный демарш, угрожая прекращением военных поставок в случае, если в России не будет покончено с революционной пропагандой{2686}. При этом французы подтверждали свои обещания о проливах и заявляли, что от своих целей в войне они не намерены отказываться{2687}. На этом фоне Милюкову хотелось бы выглядеть «достойно». С другой стороны, среди европейских социалистов в связи с революцией в России возросли надежды на «социалистический» мир без пресловутых «аннексий и контрибуций». Все это привносило дополнительную нервозность в поведение и Временного правительства, и руководителей Советов.
Впрочем, «пасхальные» события 1917 г. отнюдь не означали, что эскалация вражды приняла необратимый характер. Демонстранты послушно последовали указанию Совета о запрещении на два дня уличных шествий (скорее всего они прекратились бы сами собой). Ранее непримиримые к «буржуазии» социалисты обнаружили неожиданную сговорчивость, а самый пылкий их лидер И.Г. Церетели скоро стал министром в коалиционном правительстве. Суханов писал, что как политик он был «не только слеп, но и глух»{2688}.
К этому времени выросло ощущение, что мировая война обернулась настоящей катастрофой гуманистического сознания. Люди перестали видеть иной выход из кровавого тупика, кроме жестокой расправы над его «виновниками». «Нет! Мало свободы и
Внутри своей партии Ленин вроде бы «победил». Но в целом большевизм опирался пока лишь на ситуационные эмоции, а не на устойчивую ненависть низов к правителям, настаивавшим на продолжении самоистребления людей.
Большинство телеграмм с мест в адрес Временного правительства содержали выражение поддержки существующей власти и даже войны до победы. К этому добавлялось пожелание дружной работы правительства с Петроградским Советом ради доведения войны до почетного мира, а России — до демократической республики. Формирование коалиционного правительства вызвало немалые восторги. Кое-кто требовал арестовать Ленина{2690}. А между тем «война войне» уже была объявлена.
Нельзя сказать, что в эти дни большевизм «показал себя». Дело было не только в этом. Слабая российская демократия слишком заметно продемонстрировала свою беспомощность.
В связи с апрельским кризисом осложнилось внешнеполитическое положение России. На совещании в Ставке с участием французского министра А. Тома, яростно агитировавшего за скорейшее наступление русской армии, М.В. Алексеев заявил, что русская армия сможет атаковать противника в лучшем случае через 2–3 недели{2691}. П.Н. Милюков попытался уговорить его пересмотреть эти планы, но успеха не имел. Более того, в Ставке ему объяснили, что армия не может наступать ранее середины июня. В этих условиях военному министру Гучкову не осталось ничего иного, как демонстративно подать в отставку{2692}. Милюкову пришлось последовать за ним. Центр тяжести в принятии кардинальных для России решений переместился к Керенскому и социалистам. Однако лидеры Петроградского Совета больше рассчитывали не на него, а на перспективу созыва международной социалистической конференции, якобы способной приблизить демократический мир.
5 мая по соглашению с Петроградским Советом было сформировано первое коалиционное правительство. Его возглавил все тот же Г.Е. Львов, военным министром стал А.Ф. Керенский, юстиции — П.Н. Переверзев (трудовик), иностранных дел — М.И. Терещенко, путей сообщения — Н.В. Некрасов (кадет), торговли и промышленности — А.И. Коновалов (прогрессист), народного просвещения — А.А. Мануйлов (кадет), финансов — А.И. Шингарев (кадет), земледелия В.М. Чернов (эсер), почт и телеграфа — И.Г. Церетели (меньшевик), труда — М.И. Скобелев (меньшевик), продовольствия — А.В. Пешехонов (народный социалист), государственного призрения — Д.И. Шаховской (кадет), обер-прокурор Синода В.Н. Львов (беспартийный), Государственный контролер И.В. Годнев (октябрист). В сущности, это было очередное правительство партийных доктринеров.
2. Революционное лидерство и ожидания масс
Российская политическая культура тяготела к персонализации власти. Новые властные круги пугливо сторонились диктаторства — сказывалось психологическое отторжение от авторитаризма. И либералы, и социалисты были поражены «властебоязнью». Но были и исключения — Керенский.
Поначалу людей притягивала и обнадеживала его скромная должность министра юстиции — «защитника обиженных». Затем в лице Керенского стал культивироваться образ «народного трибуна», который перерос в фигуру «первого русского гражданина» и «народного вождя», словно подтверждающего возможность прыжка из «проклятого прошлого» в «светлое будущее». И этому способствовали не только люди наивные. В насаждении подобных иллюзий сыграли свою роль Д. Мережковский и 3. Гиппиус — А. Бенуа считал, что их упование на Керенского базировалось на «перепуге»{2693}. Людьми попроще двигала надежда. «Группа трудящихся женщин Твери» называла его «Солнцем России»{2694}. В Киеве солдаты предлагали переименовать Столыпинскую улицу в Керенскую{2695}.