Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис
Шрифт:
В Петроградской городской думе 28 ноября противники большевиков строили планы к открытию Учредительного собрания. Рассчитывали, что на демонстрацию в поддержку российской конституанты выйдут рабочие. Надеялись, что к демонстрантам присоединятся солдаты-семеновцы, которые в случае сопротивления большевиков силой проложат депутатам путь в Таврический дворец. В день демонстрации на улицах было «полупразднично», большие магазины были закрыты. На улицах возникали митинги, ораторы, как всегда, «несли вздор». Затем где-то раздались выстрелы, «толпа шарахнулась, но не очень». А в трамваях солдаты «скалили зубы над демонстрантами», им, как видно, дали команду «не путаться по улицам и не скандалить», а потому они только хихикали: «Берегите Учредительное собрание… Разгонять не надо, разве дать кулаком в ухо… Ишь ты, несут плакаты. Кажись, все жиды несут…» А.В. Тыркова, член кадетского ЦК, в Учредительное собрание уже не верила: «Никакие парламентские пути не выведут теперь Россию на дорогу. Слишком все спутано, слишком темно. И силы темные лезут… душат». Как признался
Переворот отнюдь не консолидировал противников большевиков. 9 ноября 1917 г. Р.В. Иванов-Разумник констатировал: «Партии омерзительны; фракционные раздоры и диктатура одного человека, искреннего, но недалекого, — погубили революцию» {2977} . В Петрограде городская дума не пожелала выслушать представителей Временного правительства; Комитет общественной безопасности 26 октября был создан без их участия. Но не только это помогло большевикам: в малых городах для их прихода к власти оказывалось достаточно нескольких десятков солдат {2978} . В ряде случае, как это было 10 декабря в Калуге, они без колебаний расправлялись с манифестациями в поддержку Учредительного собрания [165] . Но это была лишь одна из крайностей утверждения их господства.
165
В Калуге были убиты женщина-врач и сестра милосердия. Это вызвало конфликт между большевиками и левыми эсерами; представитель последних был удален из ВРК за «злоупотребления». См.: Общество и революция. С. 414–418.
В России всякая новая власть имеет обыкновение моментально обрастать клерками и даже почитателями. Большевики отнюдь не стали разрушать старую управленческую машину, а просто направили в соответствующие ведомства своих комиссаров. И хотя большая часть служащих столиц забастовала, вызывало удивление, что в Москве у большевиков оказалось «столько исполнителей и столько перешло к ним». Между тем на службу к ним шли разные люди — кто из корысти, кто по нужде{2979}. Писали, что «образовалась целая очередь из штрейкбрехеров», среди которых было много евреев. «Политикой они не интересовались, — констатировала антибольшевистская еврейская газета, — а просто рассчитывали получить тепленькое местечко»{2980}. По этой же причине к большевикам шли и обойденные старой властью офицеры. А. Бенуа, оправдывая свои контакты с Луначарским, писал, что большевики вовсе не представляются ему «менее приемлемыми и бездарными», нежели лидеры Февраля. Ему казалось, что «эти новые люди легкомысленны и нелепы во всю русскую ширь». В Смольном можно было наблюдать такую картину: солдаты, стерегущие великого князя Павла Александровича, уговорили его почитать им «Правду», и он, обкуриваемый со всех сторон махоркой (они вежливо просили у него разрешения покурить), послушно прочел газету от начала до конца{2981}.
Труднее всего пришлось людям долга. Оказавшись во главе Ставки, H. H. Духонин терзался мрачными предчувствиями. Он был добросовестным службистом, отдававшим четкие распоряжения, направленные на сдерживание смуты и сохранение фронта{2982}. Его гибель от рук людей, намеренных покончить с войной, по-своему символична.
Для населения городов произошедшее казалось еще одним актом нескончаемой неразберихи. «Вот иллюстрация существующего в Москве внешнего порядка: в центре города, на Большой Лубянке, лежит уже пять дней дохлая лошадь…» — записывал наблюдатель 28 ноября 1917 г. Позднее он заметил в других местах еще несколько лошадиных трупов, окруженных стаями бродячих собак{2983}.
Политические идеалисты оказывались наиболее беспомощными. Большевики ухитрились нейтрализовать знаменитый Викжель — Исполком Всероссийского союза железнодорожников, который мог парализовать любую власть в стране. Лидеры железнодорожников заколебались перед соблазном превращения в коллективного министра. В конечном счете, Викжель помог большевикам; его действия Керенский оценил как «предательство»{2984}. Ленин, однако, доказывал, что Викжель «стоит на стороне Калединых и Корниловых»{2985}. Ситуацию определяла не столько сила большевиков, сколько слабость их противников. В январе 1918 г. на I Всероссийском съезде профсоюзов среди делегатов было 273 большевика, 66 меньшевиков и 33 представителя других партий{2986}.
Наивных делегатов съездов Советов крестьянских депутатов большевики также одурачили. Позднее М.А. Спиридонова признавалась: «Нашей преступной ошибкой явилось то, что мы распустили слюни, поверили большевикам и согласились обезглавить крестьянство, распустили отдельный Исполнительный] Ком[итет] Сов[етов] Крестьян [ских] Депутатов»{2987}. Один из левых
Тем временем провинция недоумевала. В Воронеже после перестрелки в конце октября все попрятались, магазины закрылись, «город совершенно вымер», жители «боялись погромов» и не могли понять: «Во имя чего переживает народ этот страх?» В Калуге в первой половине ноября циркулировали какие-то невероятные слухи «об ожидаемом нашествии большевиков, о разобранных рельсах и якобы даже выставленных у Муратовки против Калуги пушках…» В Тамбове орган местного (пока еще меньшевистско-эсеровского) Совета сообщал 19 ноября: «Когда известие о нападении на московские банки “Совета народных комиссаров” стало известно… возникла настоящая паника: вкладчики тотчас же потянулись за своими вкладами… в банках образовались настоящие “хвосты”… Однако банк производил выдачи не свыше 100 руб.» Помимо большевиков обывателям пришлось изрядно пострадать от уголовных элементов. В декабре в Одессе «воры грабили сколько хотели и где хотели, безнаказанно». Им пытались противостоять «жалкие фиктивные милиционеры». И это при том, что в городе находилось 11 тыс. безработных офицеров. кое-где новая власть дозволила самооборону в «буржуазных» кварталах. Так было, в частности, в Саратове и Харькове{2990}. В ряде городов большевистская власть несколько месяцев сосуществовала с беспомощными «буржуазными» самоуправлениями{2991}. Мусульманские политики восприняли приход большевиков к власти по-разному: одни задумывались о сотрудничестве с ними, другие намерены были бороться, третьи надеялись, что «русская» революция их не коснется{2992}.
Сами большевики вряд ли ожидали того эффекта, который произвел Декрет о земле. В Гжатском уезде Смоленской губернии даже на выборах в уездное земство побеждали большевики. В Духовщинском уезде той же губернии к началу декабря декрет был осуществлен в 25 имениях. Но, как сообщил большевик К.И. Радивилин, он был проведен «неправильно, неорганизованно, и нередки случаи убийств, диких насилий над личностью, даже над ничем не повинной интеллигенцией»{2993}.
Опасаясь контрреволюции, большевики объявили кадетов «врагами народа», затем пригрозили карательными мерами «пособникам буржуазии». 4 ноября после выступления В.И. Ленина на заседании ВЦИК по вопросу о политике правительства, представители меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров и умеренных большевиков задали вопрос в связи с практикой издания СНК декретов без согласования с ВЦИК Советов. По информации эсеровской газеты, Ленин ответил, что «теперь не время отчитываться перед Советами, но время действовать». Более того, добавил, что «если Петроградский Совет начнет мутить массу, он, Ленин, не остановится даже перед тем, чтобы расстрелять Совет»{2994}. Естественно, большевики изложили выступление Ленина в ином виде{2995}. Как бы то ни было, большевики нуждались в «своих» Советах, а потому на местах они с легкостью заменяли «соглашательские» Советы собственными ревкомами.
Поборники демократии все еще пребывали в надежде на «чудо» демократического выбора. «Мы до конца не понимали, что всякое небольшевистское Учредительное собрание абсолютно обречено, у нас еще оставался “предрассудок”, что вот это “мистическое” Учредительное собрание соберется и что-то такое сделает властное и решительное, — признавал гимназист-кадет. — Нам совсем не было известно тогда, что на верхах партии (кадетской. — В. Б.) смотрели на всю эту трагикомедию совершенно безнадежно»{2996}.
В конце года в Москве, где, несмотря на недавние бои, большевики вели себя «мягче», на одном из собраний либералы «поставили вопрос о мире с немцами». «К счастью, среди присутствующих все признали, что никакие, самые осторожные переговоры с немцами недопустимы, — отмечала Тыркова. — Но и союзников экономически побаиваются, особенно американцев. Хотят выяснить кое-что вместе с торг[ово]-пром[ышленными] кругами». Былые «властители дум» чувствовали себя не у дел. Известный «веховец» М.О. Гершензон заговорил о том, что «большевизм есть выпрямление народной души». А Д.И. Шаховской в начале февраля 1918 г. успокаивал себя тем, что «большевики полезны, потому что борются с казенщиной, с мечтательностью, с барством». Он предлагал сначала «усвоить правду большевиков», а потом «активно бороться с ними»{2997}.