Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Коллектив авторов

Многие интеллигенты по привычке держались веры в «спасительную» — неважно какую — власть. «Пусть Ленин все равно какой, мне нужен в Ленине человек убежденный, честный, сильный», — признавался М. Пришвин^{3049}. Именно вера и решительность большевиков обезоруживала тех, кто вроде бы должен был восстать против них. Характерно, что наиболее дезориентированными и беспомощными в ноябре 1917 г. смотрелись те, кого совсем недавно принято было считать «опорой старого режима» — высшие сановники, аристократия, великие князья. Некоторые из последних «целыми днями играли в клубе», «сами выстаивали в хвостах за хлебом, наслаждаясь разговорами “улицы”»^{3050}. Старая Россия

уходила в прошлое. Людям творчества, особенно из числа преуспевших, оставалось лишь, подобно Шаляпину, утешать себя тем, что «в том соединении глупости и жестокости, Содома и Навуходоносора, каким является советский режим», есть нечто «подлинно российское» — «наше родное уродство»^{3051}.

Если к людям творческим большевики поначалу отнеслись довольно терпимо, то Декрет о земле, а затем и закон о ее социализации стали прологом к полной ликвидации основ предпринимательской деятельности. Затем последовало Положение о рабочем контроле, принятое 14(27) ноября 1917 г. Этот акт не просто поставил в правовые рамки деятельность фабрично-заводских комитетов по осуществлению контроля «над производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятия»^{3052}. Он превратил институт рабочего контроля в мощный аргумент в пользу «пролетарского» характера власти.

Однако предприятия могли пользоваться относительной свободой хозяйственной деятельности. На практике рабочий контроль над производством не означал прямого вмешательства в производственный процесс, руководителями которого в качестве «буржуазных специалистов» зачастую оставались прежние владельцы. При этом сохранялась прежняя система управления предприятиями, в силе оставалось право владения акциями и получение дивидендов, старой администрации выплачивалось жалованье.

Зимой 1917 — весной 1918 г. было принято три постановления фундаментального характера, которые вместе с законом о социализации земли по сути дела запустили механизм коренной перестройки хозяйственной жизни.

Согласно декрету СНК о национализации банков, принятому 14(27) декабря 1917 г., банковское дело монополизировалось государством, все кредитные заведения объединялись с Государственным банком. При этом большевистское правительство поспешило заявить о полном обеспечении интересов мелких вкладчиков (что, однако, не было сделано). За этим декретом последовала серия регламентирующих постановлений: о ревизии стальных ящиков в банках, о временном прекращении платежей по купонам и дивидендам, об аннулировании государственных займов, о конфискации акционерных капиталов бывших частных банков^{3053}.

Второй декрет общего характера «О национализации торгового флота» был принят 23 января (5 февраля) 1918 г. Теперь все внешние и внутренние грузопассажирские перевозки по водным путям могли осуществляться только под контролем новой власти в лице соответствующих комиссаров. В результате бывшие хозяева и управленцы по сути дела превращались в государственных служащих по найму^{3054}.

Третьим актом стал декрет о национализации внешней торговли от 22 апреля 1918 г. Согласно закону все «торговые сделки по покупке и продаже всякого рода продуктов (добывающей, обрабатывающей промышленности, сельского хозяйства и пр.) с иностранными государствами и отдельными предприятиями за границей» должны были производиться «от лица Российской республики специально на то уполномоченными органами»^{3055}.

В результате большевики создали почву для национализации всех отраслей народного хозяйства. Если в первые месяцы процесс огосударствления носил хаотичный характер, то к весне 1918 г., т. е. к моменту выхода советской России из войны, он приобрел черты последовательной и целенаправленной политики преобразования хозяйственной системы страны.

Поначалу

предприниматели — та самая буржуазия, которую большевики намеревались уничтожить как класс, — отнеслись к октябрьскому перевороту как к досадной неприятности. К тому же, как вспоминал крупный предприниматель В.А. Ауэрбах, первоначально «в общих чертах порядки оставались теми же, как и при Временном правительстве, и казалось, что произошел не переворот, а смена кабинета»^{3056}.

9 ноября 1917 г. Всероссийский союз торговли и промышленности («Протосоюз»), представлявший интересы преимущественно московской буржуазии и предпринимателей Центральной России, постановил выработать циркулярное воззвание, определяющее «общую линию поведения торгово-промышленного класса при создавшихся условиях». В утвержденном 13 ноября тексте обращения предприниматели призывались «всемерно укреплять свои организации» и «самым энергичным образом выступить в защиту попранных прав народа». Со временем оказалось, что, несмотря на акции бойкота и участие в подпольных антисоветских организациях, предприниматели до известных пределов готовы были идти на сотрудничество с новой властью. Уже в декабре 1917 г. члены «Протосоюза» продемонстрировали готовность считаться с теми шагами новой власти, которые «могут принести известную пользу при разрешении рабочего вопроса на местах и помочь найти выход из возможных в этой области затруднений». 13/26 февраля «Протосоюз» согласился с новой системой налогообложения, а 11 апреля 1918 г. установил «деловые отношения» с большевиками «по вопросам налагаемых на торгово-промышленный класс контрибуций»^{3057}.

До лета 1918 г. карательная политика по отношению к «классовым врагам пролетариата» проводилась скорее эпизодически. Даже предприниматели, проявлявшие нелояльность к новой власти, не подвергались жестокому преследованию. Когда 29 ноября 1917 г. на основании декрета СНК «Об аресте вождей гражданской войны против революции» был заключен под стражу председатель Совета съездов промышленности и торговли H. H. Кутлер, предпринимательские организации вступили в переписку с ВЧК о необходимости его освобождения. Через три недели он вышел на свободу^{3058}. Однако вскоре его имя вновь попало в поле зрения ВЧК.

В конце декабря 1917 г. при личном участии Ф.Э. Дзержинского началось расследование деятельности центрального стачечного комитета Союза союзов государственных служащих. Как выяснилось, Кутлер передал бастующим сотрудникам девяти столичных банков свыше миллиона рублей, полученных от нескольких московских предприятий. Руководители стачки были арестованы, однако после получения подписки об отказе от саботажа были освобождены. До окончания следствия под арестом находился лишь председатель Союза союзов Кондратьев, но затем был освобожден и он^{3059}. Что касается Кутлера, то снисходительное отношение к нему вполне оправдало себя: менее чем через год он начал сотрудничать с большевиками, стал членом правления Государственного банка РСФСР, участвовал в подготовке и реализации денежной реформы 1922–1924 гг.^{3060}

Даже такие радикальные акции большевиков, как захват Государственного банка (ноябрь 1917 г.) и начало национализации частных банков (декабрь 1917 г.) оставляли до поры свободу маневра для предпринимателей. Вопреки идеологическим установкам, большевики вынуждены были терпеть своих «классовых врагов» в силу ряда обстоятельств: опасений остановки производства и окончательного паралича народного хозяйства со всеми вытекающими отсюда социальными последствиями; элементарной нехватки руководящих сил для организации «социалистической» экономики. В связи с этим задача тотального искоренения буржуазии отступала на задний план. Партия революционного разрушения капиталистического наследия превращалась в инструмент поддержания своей власти любой ценой.