Россия. История успеха. После потопа
Шрифт:
Разве можно забыть эти долгие летние дни, когда солнце норовит разбудить в половине пятого утра, забыть яростные ночные грозы и то, как пахнет в начале июня жасмин и как вскоре его начинает теснить запах липы, забыть особое восприятие прочитанного в плетеном кресле или гамаке, поздние беседы, гитару и хохот на веранде, прогулки с прекрасной соседкой к озеру и по грибы?
Почему-то я долго думал, что дачи – привилегия Петербурга и Москвы. Но в 1980 году в Якутске я зашел по некоему адресу и узнал, что человек, который был мне нужен, на даче. Тогда это меня поразило. В Якутске, правда, довольно жаркое лето, но сама окрестная природа и тамошние комары, казалось мне, мало настраивают на мысль о даче. «Да что ты! – сказали мне. – Знаешь, какая у нас банька? А рыбалка!
Случай повторился затем в Пушкинских Горах Псковской области. Это (для тех, кто не знает) не город, а «поселок городского типа» с несколькими хрущевскими пятиэтажками. В одной из них на двери меня ждала записка «Ушла на дачу». Ушла! До дачи было полчаса пешего ходу. Пушкинские Горы – не какая-то промзона, природа и так подступает тут почти к каждому дому. Но – люди живут согласно обычаю, а наш обычай требует дачи.
Обычай благоговейно увозили с собой. «Вилла в окрестностях Парижа» усилиями наших соотечественников из рассказа Тэффи «Летом» становится «дачей в окрестностях Тамбова». Пытаясь воспроизвести дачную жизнь в чуждых ей странах своего нового обитания, русские эмигранты 20-х годов были уверены, что стараются ради детей (считалось, что дети умрут, если их не «вывезти» на лето), хотя подсознательно старались ради самих себя. За самообманом стояла попытка вернуть утраченное счастье, отнятую родину.
В «Оксфордском русско-английском словаре» слово дача переводится как dacha. Если бы авторы словаря чувствовали, что даче соответствует, скажем, summer cottage, country house или holiday lodge, они бы так и написали. Но чувствовали, что не соответствует. И «Русско-французский словарь» того же мнения: дача – это datcha, а зимняя дача – это datcha que l'on peut chauffer.
Конечно, и на Западе полно людей, владеющих вторым, сельским, домом. Однако почувствуйте разницу. У нас дачников десятки миллионов, и дача – это почти обязанность. Помимо частных и кооперативных дач, то ли были, то ли еще есть казенные дачные тресты, сдающие дачи в аренду, есть ведомственные дачи, какие-то госдачи. Говорят, французский «дачник» гордится перестроенной мельницей где-нибудь в Лангедоке или виллой на морском берегу в Бретани. Я бы тоже гордился. А у нас дача тем ценнее, чем ближе к городу. И конечно, ей положено быть не самой по себе, а в дачном поселке. Самое же главное, datcha – это образ жизни. В других странах он невоспроизводим.
Одна из самых больших драгоценностей русской судьбы – это детство, проведенное на даче. Моя знакомая Надя Дмитриева (державинский адресат – ее предок) росла в Песках, самом дальнем среди известных подмосковных дачных поселков. Он дальше даже знаменитых своей отдаленностью Вербилок и Рузы. Это 101-й километр. Основателю Песков (старожилы спорят о том, кто это был) запрещено было жить хотя бы на метр ближе к Москве.
В 1934-м здесь возникла дачная колония художников. Среди ее обитателей много известных имен – Лентулов, Куприн, Бялыницкий-Бируля, Лансере, Герасимов, Дейнека, Бакшеев, Рындин, Белашова, Пименов. Дети об их известности не ведали. Это были просто живущие в поселке старички, знакомые родителей. Детям хватало своих забот: удрать на Москву-реку, устроить засаду деревенским, поймать мышь и принести ее лисенку, живущему у Комаровых, а вечером на чердаке у Глебовых слушать продолжение бесконечного рассказа про черную руку мертвеца.
Обихоженные дети, вспоминает Надя, завидовали сыновьям графика Т., которых выпускали в мае, а собирали перед сентябрем, и они носились по поселку босые, черные, счастливые, орали по-тарзаньи с каких-то деревьев и ныряли в запретных местах. Что же до художника Комарова, он иллюстрировал
Дача что-то говорит любому возрасту. Романс, написанный Вертинским на склоне дней, начинается словами:
Хорошо в этой собственной даче Бурной жизни итог подвести: Промелькнули победы, удачи, И мечтаний восторги телячьи, И надежды, как старые клячи, Уж давно притомились в пути.Нравится нам это или нет, но жизнь не стоит на месте. Понятие «дача» постепенно размывается. Все началось с так называемых садовых участков с их жалкими домишками – советская власть придерживалась здесь японского минимализма: дозволенному скворечнику не полагалось отопление, а по площади он не должен был превышать 16 татами, то бишь 25 квадратных метров. И по сей день на этих сотках в основном выращивают картошку, помидоры и клубнику, вещь все-таки редкая на классических дачах. Правда, после снятия запретов многие садовые участки украсились двух-, а то и трехэтажными домами и явно эволюционируют в сторону дачи. Дачниками порой зовут и обитателей шикарных новорусских поселков, хотя они живут в них круглый год. Жанровую чистоту трудно соблюсти в любом жанре.
IV
Последний случай провести несколько дней на даче мне выпал довольно уже давно, в июне 1997 года. Дело было в поселке Клязьма. По своей привычке я собрался изучить окрестности, но оказалось, что дом-музей Маяковского – дача на Акуловой горе, где маститый поэт принимал в гостях Солнце, – сгорел пятью или шестью годами раньше. По соседству, в Пушкино (не в честь А. С., а старое, с XVI века название), почти одновременно сгорел, чуть не дожив до своего столетия, замечательный деревянный театр. В нем пели Шаляпин, Собинов, Нежданова, Обухова. В Гражданскую войну не сгорел и в сорок первом не разобрали на дрова, а тут поди ж ты.
Затронув эту тему с кратковременным соседом, я был вознагражден. Семидесятилетний клязьминский дачник рассказал мне, что все лето и осень 1941-го прожил с матерью в Клязьме на даче и поселок опустел мало. Мое недоверие его рассердило: «Немцы-то совсем с другой стороны от Москвы были, интересоваться надо историей-то!» В 1997 году он проводил лето на той же даче и с той же матерью.
Подтверждение того, что у нас удивительная страна и никакие войны нас не берут, я нашел в «Дневнике москвича» Никиты Окунева (YMCA-PRESS, 1990). Запись от 11 мая 1921 года сообщала, что Шаляпин взял за концерт в Малаховском дачном театре такой-то (исключительно высокий) гонорар. Малаховский театр, как и пушкинский, обслуживал дачников. Местные крестьяне в театры не ходили. Высокий сбор означает полный зал и дорогие билеты. Значит, уже в начале мая дачи были полны отдыхающими! А ведь еще даже не кончилась Гражданская война!
Все тот же дачный старожил показал мне вырезку из районной газеты, где говорилось, что население Пушкинского района зимой составляет 150 тысяч человек, а летом возрастает до 400 тысяч. Это высчитывается по объемам продажи хлеба, потреблению электричества и воды. «Значит, 250 тысяч приезжает на дачи только в Пушкинский район, – объяснял ветеран. – А в Подмосковье 39 районов, вот и считайте».
В Клязьме я был вознагражден тем, что нашел замечательные деревянные дачи в стиле модерн, не очень обычном для окрестностей Москвы. Таких немного уцелело даже под Петербургом, где этот стиль в начале века был в куда большей чести. Каменные встречаются там вроде бы почаще, но к Подмосковью это опять-таки не относится. Вообще модерном в России трудно удивить, необычность поразивших меня дач, как и церкви неподалеку, была в другом: их крупные архитектурные детали, вплоть до узорной калитки, были замечательно обработаны в духе того направления, которое, чтобы не встревать в споры искусствоведов, проще всего назвать «Абрамцево – Талашкино» – и сразу понятно, о чем речь.