Российская Зомбирация
Шрифт:
Отвлекшись от банки горячих консервов, разогретых в костре и не переставая чесаться, Феликс, облизав тонкие губы, переспросил:
– Ты о чем, Иван?
Вот непонятливый! Естественно я спрашиваю о том, с чего начал творить Леонардо да Винчи и почему у Билла Клинтона отсосала Моника Левински.
– Да, – говорю, – решил вот узнать, с чего это Господь решил мир сотворить.
– Бог его знает.
Я громко рассмеялся и от его серьезности покатился от смеха по земле. Фен сначала совсем по ослиному прянул ушами, а затем, поняв мой сарказм, улыбнулся мелкими, мышиными зубками.
– Ты спрашиваешь о так называемом Зомбикалипсисе?
–
Напарник не ответил, продолжая скрести себе грудь. Я сжалился над ним, расчехлил свои скудные запасы и кинул ему пачку гигиенических салфеток и мазь против зуда:
– На, намажь воспаленные места. Мигом пройдет. Ты когда из Чанов убегал редкостным говном обмазался, надо бы тебе в речке искупаться, а то по запаху нас какая-нибудь тварь, пострашней зомби найдет. И еще, осмотрись на предмет клещей. Один энцефалитный и тебе полная хана. Сибирь же.
– У меня прививка, – буркнул Фен.
– Это хорошо, а я вот свою продлить не удосужился, не до того медицинским работникам было. Всех, кто хоть мало-мальски знает об инфекционных заболеваниях, перекинули на поиск вакцины против вируса. За бешеные бабки теперь можно себя от клеща привить. Для мертвого сталкера первое дело.
Ночь заглотнула нас, не поперхнувшись: с минуту назад мог я мог рассмотреть соседнюю валежину, близкие деревья, но лишь раз отвернул голову, и сухое бревно уже с хрустом стрескал подступивший и пытающийся сжать костерок, мрак. Небо моргнуло и открыло сотни глазных хрусталиков. Тучи совершили групповое изнасилование луны, и она не светит, погребена под влажно хлюпающими темными телами.
– Вирус, – оживился Феликс, вновь принимаясь за консервированные бобы, – а кто тебе сказал, что это вирус?
– Эка, – развеселился я, – а я думал ты очередной болванчик, которого власть напичкала такого рода историями. Сам то, как думаешь?
Зомбивед вновь поправил несуществующие очки, прочистил нос и начал:
– Мне начинать? Я буду говорить немного непонятно.
Ого, если так кто-нибудь начинает разговор, то значит, понятно будет не немного, а вообще ни хрена. Но разговор обещал быть приятным. Кое в чем Зомбикалипсис можно было благодарить, например, он постепенно, робкими шажками, возвращал людям ценность живого общения.
Потому что людей с каждым днем оставалось все меньше. В России, по данным Росстата, на шестьдесят-восемьдесят тысяч в сутки. Почему мало кто паниковал? Арифметика мало пугает тех, кто пережил лихие девяностые.
– Валяй.
Феликс развалился, как римский патриций, чувствуя, что оседлал ту стихию, за обладание которой на городских окраинах чистят морду. Правда сейчас из слушателей – валящийся в овраге и выставивший кверху зад мертвяк, я, мелкими кусочками откусывающий хлебушек и вычищающий им банку, да безмолвные звезды.
Хотя почему безмолвные? Может сейчас как раз с них на нас смотрят миллионы и миллиарды заинтересованных глаз, щупалец и прочих тентаклей? Ведь это такое интересное шоу! Целая планета, сошедшая с ума и жаждущая крови. Может они и устроили, как говорят некоторые уфологи?
– Существует такая теория, – начал Феликс, – что история человечества это не более чем закрученная спираль, причем мах ее вращения к вершине непременно сужается. Это связано с ускорением технического и социального прогресса. Вообще вся наша Земля развивается по циклам: природные,
– Это как? – от неожиданность подскочил я, – получается, историки могли предсказать то, что с нами случится? Каким это образом?
– С точно такой же вероятностью, с какой экономисты предсказывают будущие кризисы. Если можно просчитать подноготную макроэкономического мира, то почему нельзя сделать такой же прогноз в исторических процессах? Я с уверенностью заявляю, что человеческое безумие начала двадцать первого века это вполне ожидаемый факт!!
– А доказательства, кроме того – резонно спросил я, – что ты последнее слово прокричал?
– Легко! Для того, чтобы человеческое безумие имело широкий резонанс, в человеческом одеянии истории должен был появиться пояс. Им стали, протяженностью более тысячи лет, с восьмисотого до и, по восьмисотые года нашей эры, пояс возникновения религий спасения. А именно – иудаизма, христианства, ислама. Именно они, чье появление было предначертано изменением технического совершенства обработки земли, развития культурного сознания, а именно распада от коллективного “мы” индивидуального “я”. Понимаешь, Иван, человек создал христианство под индивидуума, который начал осознавать себя отдельно. Зачем мне нужны коллективные боги, если, чтобы выжить в этом мире, земной коллектив мне и не нужен? А тот, кто себя отдельно осознает, вне коллектива, очень легко может сойти с ума. Тебе что-нибудь говорит дата семьсот семьдесят седьмой год от рождества Христова?
Я, заскучав, неопределенно пожал плечами:
– Портвейн такой есть. Я как-то его выпил и много блевал.
– Темнота! – вспыхнул зомбивед, – знаешь, что в канун нового, семьсот семьдесят седьмого года, творилось в дикой, еще не оправившейся от переселения народов, Европе? Да люди, зараженные христианским сознанием, которое действовало, прежде всего, не на общину, а на отдельного человека – выли, стенали и плакали, боясь прихода, как они считали Судного дня! Три косы смерти. Безумие было таким, что в христианском мире были зафиксированы массовые пожертвования храмам, искупление своих грехов, добродетель, невиданная никогда прежде. Люди верили и боялись. Каждый хотел попасть на небеса. Это было своего рода первое массовое, известное мне безумие (если не считать смену наших эпох, самого Иисуса).
– Так, – очень заинтересовано спросил я, – а что же было дальше?
– Апокалипсис, конечно, не пришел, и Европа успокоилась до следующей страшной даты – тысяча сто одиннадцатого года. Четыре кола, четыре страшных единицы, четыре позорных столба! Четыре копья ангелов Апокалипсиса! Хотя, там не так, конечно, но масса очень боялась. Безумие было еще большим, нежели в семьсот семьдесят седьмом году. Преступники, плача и стеная, а также хлеща себя плетками, плелись в тюрьму, дабы искупить свои грехи перед неминуемой карой. Но никто не хотел их заключать в тюрьму, кому приятно было брать грех на душу? Богачи выбрасывали свои богатства прямо на улицу. В аббатствах и приходах по всей Европе собирались плачущие, истерзанные тревогой и безумием люди. И вот наступила обещанная дата...