Российский колокол № 3 (45) 2024
Шрифт:
– Я вашу передачу смотрел, – пояснил он.
И никуда он не уехал. В шесть вечера стоял напротив проходной (Маша снимала офис в громадном здании бывшего проектного института). И зачем только Маша дала ему свою визитку?
Мы не знаем зачем. И даже не догадываемся, что именно подумала она, увидев ещё раз своего утреннего знакомого, на что уже и не надеялась… То есть… что это мы? Неужели не надеялась?
Так или иначе, Маша Соколова даже не улыбнулась. А просто села в свою машину и подождала, пока он сядет тоже. Включила мотор, но выезжать не спешила. Быстро темнело. По скупо освещённому
– Куда велосипед-то дел? – спросила Маша.
– У друзей оставил. У него вилка сломана, ещё много чего…
– Хороший был велик?
– Американский.
Увы, Маша не знала, о чём с ним говорить. В её детстве, в военном городке, мальчишки были совсем другие. Потом она чудом поступила в университет, а там, в университете, всё получалось как-то само собой. Повзрослев, она научилась отделять бизнес от личной жизни. Никто не сказал ей, что она не потянет сразу две роли, да и некому было сказать.
– Ты хоть ел? – спросила она.
– Ага, в торговом центре, – сказал он голодным голосом.
– Вечера в ресторане не будет, учти.
– Я бы вернулся домой. Но мне нельзя там появляться. Я попросил бы, если можно, чтобы вы помогли мне.
Маша поразилась. Она видела, впрочем, что парень совсем не из наглых: она читала Достоевского и знала, что бывают люди, которым некуда пойти… не за что биться, нечем гордиться… Таких вокруг большинство. Но ей-то самой было куда поехать. Домой, в Бубоново. Гм.
И что, тащить его с собой? Как это называется? Киднеппинг?
– Я не стану проблемой, – вдруг тихонько сказал Паша. – Я тоже помогу вам.
У Маши округлились глаза.
– Ты? Чем это ты мне поможешь?
– Ну, вы устали от всего. Работа надоела. Дома никого.
– Сейчас встанешь и выйдешь, – пригрозила Маша.
– Подождите, Маша, пожалуйста, – в его голосе слышалось странное напряжение. – Я другое хотел сказать… нет… Маша, отвернитесь, не смотрите!
Услышав такое, Маша вздрогнула, никуда, конечно, не отвернулась, а так и смотрела во все глаза прямо перед собой: там, на проспекте, резко встал автобус, да так, что все внутри попадали, раздались вопли, визг тормозов – кажется, кто-то ещё въехал в кого-то, – а из-под автобуса виднелось что-то тёмное, похожее на грязный штопаный мешок. Тут уж Маша и вправду зажмурилась.
Паша глухо сказал:
– Не надо было смотреть.
– Что это? – спросила Маша. – Это бомж?
– Просто старик. Когда-то инженером здесь работал. Выпил для смелости.
С минуту Маша не могла произнести ни слова. А сидевший рядом с ней мальчик вдруг согнулся в приступе кашля, потом поднял голову: в глазах у него стояли слёзы.
– Я чувствую, кто сейчас умрёт, – сказал он. – Не знаю как. Мне самому очень страшно.
«Подумаешь, мистика, – думала Маша, сидя в кресле у своего окна (за окном темнело звёздное небо). – Теперь куда ни плюнь, везде мистика. Шестое чувство. Попробуй проверь. Ну да, парень впечатлительный, фильмов насмотрелся, да ещё и армия светит – вот крыша и поехала».
Маша подлила себе ещё бренди. Из ванной доносился плеск.
«Горчичники поставить дураку. И в постель».
Маша окинула взором свою единственную (хотя весьма широкую) кровать. Можно было разложить кресло. Но в кресле как-то очень хорошо сиделось.
Завтра была пятница. По уму, так на работу вообще
Маша потянулась. Поджала ноги. Потом опять вытянула. Встала, прошлась.
Мальчишка в ванной перестал плескаться. Как будто прислушивался. «А вдруг, блин, он и вправду экстрасенс? – мелькнула у Маши весёлая мысль. – Тогда пусть поволнуется…»
– Ты чего там, Пашка, не утонул? – осведомилась она как ни в чём не бывало.
– Я сейчас выхожу, – очень ровно ответил Пашка.
И вышел.
Высокий. Широкоплечий. Махровый халат аккуратно перевязан на бёдрах пояском. Светлые волосы, длинные, мокрые, как тогда, под дождём. Тут у самой крыша поедет.
– Так ты говоришь, ты всё чувствуешь? – прошептала Маша. Всё-таки она слегка опьянела.
Пашка хотел что-то сказать, но промолчал. А потом уже и не надо было ничего говорить.
Ну и что? Кто первый бросит в Машу камень? Мы не станем.
Да, Машиной добродетели хватило ненадолго. Да, парнишка оказался вполне опытным. Но обратимся к статистике: в этот самый час в Машином двадцатиэтажном доме примерно то же самое (с некоторыми вариациями) происходило в десяти квартирах на различных этажах. Ханжеская мораль не выдерживает проверки статистикой: это – мыльный пузырь, что дрожит мелкой дрожью, перед тем как бесславно лопнуть. Или, точнее сказать, презерватив б/у, который так и хочется наполнить водой и сбросить с высоты двадцатого этажа – на кого бог пошлёт? На расшалившегося Пашку пришлось накричать: во-первых, он мог травмировать прохожих, во-вторых, дул холодный ветер, а Пашка был простужен. Хотя сердилась Маша больше для порядка. Она и сама с огромным удовольствием выскочила на балкон в чём была, и они стояли рядом, обнявшись и глядя в темноту, пока не замёрзли.
Ещё немного времени спустя он спросил Машу:
– Тебе стало лучше?
Вопрос был скандально нескромным. Но она кивнула.
– И ты больше не хочешь умереть?
Маша похолодела. Никогда ещё она не формулировала задачу так жёстко и окончательно. Но этот милый парень слишком глубоко забрался к ней в душу. Не с ногами, нет. С ласковой, участливой улыбкой.
Она прибавила свет и посмотрела на него в упор.
– Кто ты такой, Паша, чтобы говорить мне такие вещи?
– Я и сам не знаю, кто я, – печально ответил он. – Мне было тринадцать, когда отец умер. У него был приступ астмы. Я узнал об этом в школе.
– Прости.
– Я не просто узнал об этом. Я знал об этом раньше. Он сообщил мне.
– Ты опять меня пугаешь.
– Маша, я и сам боюсь. Никто не сказал мне, что с этим делать. И я никому не говорил. Только тебе. И знаешь почему?
– Почему?
– Когда ты нашла меня сегодня утром, я услышал кое-что, что меня поразило. – Он замолчал, повернулся и совершенно по-взрослому погладил Машу по голове. – Ты говорила: если он умрёт, я тоже умру.
– Я этого не говорила, Паша. Ты всё придумал. Я хотела вызвать скорую, и всё.