Росстань

Гурулев Альберт Семенович

В избе жарко, весело, угарно. Льется на скатерть спирт, скрипят и вздрагивают под каблуками половицы, желто мигают лампы. Строго смотрят с киота на вероотступников постные лица святых.

Под громкие крики торопливо целуются жених и невеста.

После отъезда Ильина состоялось заседание совета коммуны, на которое пришли все коммунары — мужики. Горячий Венедиктов, узнав о письме, тут же предложил начать дознание и вывести контру на чистую воду, но Никодима успокоили: найдем контру.

Иван

Лапин сказал, что Ильин — его старый знакомый и обещал как можно скорее прислать землемера и похлопотать о ссуде.

Мужики оживились: нет худа без добра. Не написала бы сволочь худого письма, не приехал бы Ильин. А теперь знакомец у председателя в самой Чите есть. Жить можно. А без знакомцев да своих людей много ли сделаешь?

Лапин зачитал заявление дьякона Акима, сказал, что грамотные люди коммуне нужны. Мужики опешили. Мыслимое ли дело: дьякон в коммуну просится.

— А отец Михаил не хочет вместе с нами хлеб сеять? — спросил из угла младший брат Темниковых, Митрий.

— Поп такого заявления не напишет, — остановил Митрия Иван. — Да и не примем мы его. Не примем и таких, как Баженов. А здесь подумать надо.

Дьякон сидел, опустив голову, рассматривая носок скомканного валенка.

— Только я хочу сказать, — опять встал Иван, — Аким помог нам составить баланс.

Баланс. Слово-то какое! Мудреное.

— А чего такое баланс?

— Ну, записи. Бумаги наши. Дескать, сколько чего нам надо. Когда и чем можем рассчитаться. В общем, всякое такое.

— А с верой как? — вдруг спросил Никодим, и все поняли, что это и есть главный вопрос, который нужно задать дьякону.

Акима разглядывали десятки любопытных глаз. Дьякона помнят многие чуть ли не с малых лет, а теперь с любопытством разглядывают руки, лицо, синюю рубаху.

— Я так думаю: моя вера коммуне не мешает. И как на духу говорю, сомнения давят меня. Нет во мне твердой веры, ни твердого безверия. Прискорбно сие. А работать буду честно. Могу, — Аким протянул вперед грубые руки.

Мужики курили, думали. Им в коммуне быть — куда ни шло. Дьякон — как ни крути — духовного звания. Но опять же — грамотный. Без грамоты нынче никуда.

— Так какие будут предложения? — спросил Иван.

Платон Катонков, сухопарый мужик, недавно принятый в коммуну, сказал неопределенно:

— Подожди, Иван, подумаем.

Лицо у Платона худое, варначье. Еще в детстве крыса отгрызла ему крыло носа, и обычно новые люди посматривают на него с опаской: не каторжный ли.

Дьякон сидел, потупившись, руки, положенные на колени, вздрагивали.

— Принять, — сказал старый Громов. — И думать тут нечего.

Аким благодарно поднял глаза. Зашумели все враз: принять, принять.

— Я тоже так думаю, — сказал

Лапин. — Конечно, при условии, что он не будет учить церковному.

— Можно ли учить тому, в чем сам некрепок? — сурово спросил Аким.

— Не сердись, Аким Яковлевич, — улыбнулся председатель. — Я к тому, чтоб между нами все ясно было.

— Это я понимаю, — согласился дьякон.

После собрания, когда уже по темну все расходились, Платон догнал Лапина.

— Все-таки ладно ли сделали, что приняли дьякона? — Платон старался идти в ногу, но Иван хромал, и идти в ногу не удавалось. — Скажут нам: классового чутья нет.

— Быстро же ты стал политически грамотным, — Иван ответил то ли всерьез, то ли с издевкой. — Вредить нам Аким будет? Камень за пазухой держит?

— Не-е. Аким пакостить не станет. Не такой он.

— Тогда чего же?

— Церковник он.

Так и разошлись они, не поняв друг друга.

Весть о вступлении дьякона в коммуну разнеслась быстро. Казаки посмеивались, но в разговорах с Акимом стали проще, доброжелательнее.

— Винтовку мы тебе, Аким Яковлевич, достанем. Шашку. Настоящий казак будешь.

Но старики и особенно старухи плевались, называли вероотступником.

Федька спрашивал крестную мать:

— Чего ты ругаешь Акима? Другие ж тоже записываются в коммуну.

Но Федоровна свое мнение имела.

— Другие — простые люди. Да и нужда гонит. А тут дьякон в коммуну записался. Тьфу. Конец света.

Больше стояла за молитвой, истовей била поклоны.

Выполнил свое обещание Ильин, прислал землемера. Дружок ведь он Лапину. А старый друг — не нужно новых двух.

Никодим Венедиктов предложил подарить землемеру жеребчика, чтоб тот подобрее к коммуне стал, — мужики поддержали Никодима, — но председатель даже думать об этом запретил. Коммунары только потом уж сообразили: можно землемеру и не подмазывать. Видать, этот самый землемер там, в Чите, под Ильиным ходит, под дружком Лапина.

Иван сказал, что новая власть не любит таких подарков. Наша власть.

Но мужиков не переубедишь: наша-то наша, но начальству тоже ить-пить надо.

— Сухая-то ложка рот дерет.

Землемер нарезал коммуне всю падь за вторым хребтом — земли там добрые, — все ближние елани, наделил выпасом.

Хоть и далеко это от поселка, верст восемнадцать будет, и земли там почти не использовались, многие коммунарам позавидовали. Особенно обозлился Баженов, собиравшийся в тех местах поставить свою заимку. Неизвестно почему, посчитал себя обиженным и Алеха Крюков.

Узнав о хорошем наделе, в коммуну вступили еще три семьи.

VIII