Ростов Великий
Шрифт:
Ближний боярин и воевода Жидислав Данилович, степенный, с окладистой темнорусой бородой, поднес Марии румяный каравай хлеба с миниатюрной золотой солонкой.
— Откушай нашего хлеба с солью, княгиня Мария Михайловна. Всегда рады тебя видеть на Владимирской земле.
Княгиня приняла хлеб на белоснежном, шитом золотом рушнике, поклонилась в пояс.
Просторная гридня огласилась приветственным кличем:
— Исполать тебе, княгиня Ростовская!
Княжьи мужи, как и Андрей Ярославич, относились к Марии с подчеркнутым уважением. Эта женщина никогда не приносила Владимиру пагубы, напротив, ее стараниями Владимирское
В белокаменных палатах, поражающих своим расточительным убранством, всё было готово для пира.
Боярин Корзун с удовлетворением подумал:
«С великим почетом встречает Андрей Ярославич княгиню. Воздает ей за прежние заслуги. Не каждый приезжий князь удостаивается такого роскошного приема. Доброе начало!»
Столы, расставленные буквою «П», ломились от питий и яств. Палату освещали тысячи свечей, горящих в подвесных, настенных и настольных шандалах. Стены и своды палаты были расписаны и дивно изукрашены «фресками, лианоподобными плетеньями, зеркальными каменьями и резной мамонтовой костью».
Андрей Ярославич подвел Марию к заглавному столу и указал рукой на пустое кресло, что по левую руку от великой княгини Аглаи Данииловны.
— Честь и место, дорогая наша сватья!
Юная Аглая поднялась и, вся, зардевшись от смущения и всеобщего внимания, ласково молвила:
— Рада тебя видеть, княгиня Мария Михайловна. Откушай с нами.
— И я тебя рада видеть, Аглая Данииловна. Вот и год пролетел. И вовсе красавицей стала.
Великая княгиня еще больше покраснела, а Мария Михайловна поцеловала ее в пылающую щеку и села в кресло.
Андрей Ярославич неторопливо оглядел притихшее, еще трезвое застолье, и, подняв серебряную чашу с дорогим кипрским вином, провозгласил здравицу в честь княгини Марии.
И загулял с этой минуты веселый и шумный «почестен пир!»…
Глава 6
НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
Беседа с глазу на глаз состоялась не вдруг. Андрей Ярославич перебрал на пиру «зелена вина», поутру опохмелялся, и лишь на третий день проснулся со свежей головой.
На пиру княгиня Мария приглядывалась к боярам. В первый час они дружно чествовали великого князя, а затем, когда хмель ударил в голову и развязал языки, их хвалебные слова не только заметно поулеглись, но вскоре и вовсе прекратились. А когда князь Владимирский, во время всеобщего шума завел длинный разговор со своим братом Ярославом Ярославичем, княгиня Мария уловила в галдеже и недовольные отголоски, суть коих свелась к тому, что великому князю не следует лезть на рожон и задорить татар своими приготовлениями к войне.
Выходит, подумала Мария Михайловна, среди княжьих мужей нет единства. Чувствуется, что многим из них, не по душе антиордынская политика Андрея Ярославича. Интересно, а как к взглядам бояр относится сам великий князь? Сейчас он настолько пьян, что уже ничего не видит и не слышит. Знай, обняв младшего брата за плечи, громко восклицает:
— Мы с тобой, Ярослав,
— Побьем, брате!
И тут Мария расслышала насмешливо-едкий голос с соседнего стола:
— Хвастать — на колеса мазать. Хвастливое слово гнило.
Ему вторил сосед-боярин с редкой козлиной бородкой:
— Доподлинно речешь, Наумыч. Легко хвалиться, легко и свалиться, хе-хе. Татарва — таже саранча, николи ее не осилить. Уж помалкивали бы в тряпочку.
Мария аж головой крутнула. Смелы бояре! Эти великому князю не попутчики. Как же он с ними ладит?
Княгиня вернулась в отведенные ей покои совершенно трезвой: она никогда не употребляла вина. К серебряной чарочке лишь прикасалась губами и ставила на стол. Великий князь на сватью не обижался, давно ведая, что Мария даже «не пригубляет».
Княгиня же с нетерпением дожидалась беседы с Андреем Ярославичем. И вот, наконец, она состоялась. Вначале шел непринужденный разговор о семейных делах, а затем Мария начала исподволь подходить к главной теме.
— Из оконца видела, как ты лихо сражался. Противник твой, чу, нешуточно ранен.
— Пустяки. Агея Букана здоровьем Бог не обидел. Выдюжит.
— Агей Букан?.. Ближний боярин покойного князя Ярослава Всеволодовича?
— Был боярином, — усмехнулся великий князь, — да за немалые грехи с высокого чина слетел. Ныне у меня в сотниках ходит.
— Что-то и я о нем недоброе слышала, даже пакостное. Ну да не о нем речь. Твои игры на Потешном дворе походят на настоящую сечу. Сие далеко не забава.
— Не забава, Мария Михайловна. Ныне не до шуток, когда ордынец железными путами тебя заковал.
— Никак, зол ты на татар, Андрей Ярославич?
По лицу великого князя, будто черная туча пробежала.
— Да кто ж на ордынцев не зол, когда они святую Русь терзают?! И всё им мало, мало! От их поборов не вздохнуть, ни охнуть. И «царева дань», и «дань десятиннная», и «поплужное», и дорожные повинности. А торговый «мыт» с продаж, а «тамга» с ремесла, а «корм», кои получают ордынские послы и их отряды при проезде через русские земли. А бесконечные дары и «почестья», кои надо отсылать ханам в Орду? А непомерные денежные «запросы», кои ежегодно требуют татары на свои военные нужды? Они настолько крупны и обременительны, что до последней нитки разоряют народ. Дело доходит до того, что некоторые жители вынуждены продавать в рабство своих детей. Да что тебе рассказывать, Мария Михайловна? Ты и сама об этом ведаешь. Аль твой ростовский удел ордынцы не терзают?.. Впрочем, я, кажись, ошибаюсь. До меня дошла весть, что твой сын Борис добился большой поблажки у хана Сартака. Удел твой, княгиня Мария, на два года освобожден от всякой татарской дани. Не так ли?
— Так, Андрей Ярославич. Но в этом не вижу ничего худого.
— А я вижу! — с запалом произнес великий князь. — Вижу, княгиня! Твой Борис поклонами и унижением выклянчил поблажку у хана Сартака. Постыдным унижением!
Мария сохраняла спокойствие. Ей никак нельзя горячиться, иначе ничего доброго из беседы не получится. Ее спасение — в хладнокровии.
— Напрасно ты так, Андрей Ярославич. Борис вел себя в Орде достойно. Никакого унижения и обряда очищения не было.
— Тогда за какие заслуги поганые его от дани освободили?