Ростов Великий
Шрифт:
Часть четвертая
Главав 1
КОЕГО И РУСЬ НЕ ВЕДАЛА
Лазутка вскинул под самый потолок ребенка, весело молвил:
— Крепким расти, Никитка. В батьку!
— Не напугай сына, Лазутка, — сидя на лавке, счастливо молвила Олеся.
Радость переполняла ее сердце. Лазутка оказался прав: всё-то хорошо будет в Угличе. Так и вышло. Приняли их в дом добрые люди, ни в чем больше не попрекнули. Кузнец Малей Якимыч, хоть и казался с виду суровым человеком, но душа у него была добрая и отзывчивая. А жена Прасковья
Добрая жизнь пока шла у кузнеца Малея. Изба его просторная, высокая (на подызбице), с горенкой и летней повалушой. За избой был огород с садом. Проворная, скорая на ногу Олеся, то обихаживала грядки, то управлялась по избе, то бегала за водой на колодезь.
Прасковья не нарадовалась: приделистой, работящей оказалась Олеся, и не скажешь, что купеческая дочь. Об отце и матери старалась не вспоминать: зачем ранить девичье сердце, коль ей Лазутка оказался милее.
А Лазутка пришелся явно ко двору. Малей, обычно скупой на похвалу, и то как-то обронил:
— Зело толковый у меня подручный, Прасковья. Его хоть сейчас в кузнецы ставь. Смекалистый коваль! А главное, работает с душой.
А как-то племянник и вовсе удивил. Малей, усевшись на груду железа, озабоченно молвил:
— Руда кончается. Надо кричникам кланяться.
— Была нужда, — хмыкнул Лазутка. — Сами добудем.
— Добыть можно, а варить?
— Сварим, дядя Малей. Какой разговор.
Кузнец поправил сыромятный ремешок, перехватывающий на закопченном лбу седые пряди волос, и изумленно глянул на племянника.
— А ты что и крицу варить можешь?
— Так, ить, на селе в ковалях ходил. За рудой к кричникам не набегаешься. Да и большие деньги заламывают. На селе кузнец всё делает сам — и мечи, и копья, и сохи кует. Сам же и руду добывает, и крицу варит.… Болота с рудой ведаешь?
— Да как кузнецу не ведать. И челн найдется.
— Вот и добро, Якимыч. С утречка и тронемся.
Волгой плыли версты три, а затем Малей протянул вправо руку и показал на узкую речонку.
— До болот доведет.
А где-то через полчаса Малей изронил:
— А теперь греби на протоку.
Вскоре Лазутка выпрыгнул на берег и потянул на себя челн.
— Глянь, сколь мху и кочкарника. Вот здесь наши кричники и добывают руду.
Заболоченная луговина тянулась до самого леса на добрую версту. Всюду виднелись ямы с набросанными вокруг их кучами бурой земли.
С двумя бадьями и заступами, в длинных бахилах, [91] мужики пошли вглубь луга. Лазутка дотошно осматривал каждую груду и, наконец, определился, остановившись подле глубокой и довольно обширной ямы с обвалившимися краями. Малей присел и опустил заступ, кой окунулся в воду едва ли не до половины держака.
91
Бахилы — бродни — рабочие сапоги с голенищами на помочах.
— Ну и выбрал же ты яму. Вода урчит и булькает и пузырями исходит, да и дно вязкое. Как бы зыбун не засосал, — озабоченно молвил кузнец.
— Это такого-то дылду? — сверкнул белыми, крепкими зубами Лазутка. — И яма добрая и руда здесь отменная.
Лазутка
— Примай, дядюшка. Набивай бадьи!
Кузнец помял руками куски и довольно крякнул: руда и впрямь отменная.
После полудня, загрузив челн рудой, кузнецы покинули ржавое, мшистое болото и поплыли к Угличу. Лазутка сидел на корме и греб веслом, а Малей был на носу и удовлетворенно скреб пятерней бороду. Молодец, Лазутка, теперь руды, почитай, до зазимья хватит. Живи — не горюй… Правда, без кричника всё равно не обойтись.
Молвил об этом Лазутке, на что тот, малость поразмыслив, сказал:
— А стоит ли кричнику кланяться, дядя? Может, сами домницу поставим. Дело мне знакомое. Коль в калите денежка найдется, то закупим криничный горн и молот, а глиняные трубки, через кои воздух нагнетается, сами смастерим. Эдак-то, со своей-то домницей, борзей и дешевле будет. Покумекай, Якимыч. Прикинь.
— Однако, ты мужик — хват. Да у нас на весь Углич три домницы. Железо и сталь варить — дело нешутейное. Не каждый кузнец за оное возьмется… Эк чего надумал, чертяка!
— И все же покумекай, Якимыч. Пора бы лучшему кузнецу Углича и свою домницу заиметь.
— Про лучшего из головы выкинь, — тотчас нахмурился Малей. — До сих пор Ошанину премудрость не постиг. Вот то кузнец!
— Так он же в Ростове кует.
— А по мне хоть в Киеве! — еще больше осерчал Якимыч, и закричал, приподнимаясь с носа.
— Много болтаешь! Аль не видишь — лодия на нас идет. Двинет по нашему утлому судёнушку — и поминай, как звали.
Лазутка повернул голову в сторону лодии и пожал плечами: до судна три перелета стрелы. Это Якимыч свою злость прикрывает. Малейшее упоминание о ростовском ковале Ошане вызывает у него раздражение.
До самого Углича плыли молчком, а когда челн приткнулся к берегу, Малей, наконец, немногословно буркнул:
— Покумекаю.
Два дня навещал кричников, приглядывался к домницам и, наконец, решился:
— Приступим с Божьей помощью. Авось и у нас получится.
— Получится, Якимыч. И трех недель не пройдет, как задымит наша домница.
Рождество Пресвятой Богородицы — великий праздник. Малей и Прасковья, Лазутка и Олеся, принарядившись, отправились в храм. Олеся хотела стать обок с мужем, да вовремя опомнилась: женщины, как того требовал обычай, должны стоять на женской половине. Знай свое место! Упаси Бог по правую сторону встать.
А причащение? К царским вратам и вершка не шагни: там лишь мужчинам причащаться дозволено, а женщинам — поодаль, в сторонке. Родившая младенца жена, сорок дней считается нечистой, тут и вовсе о храме забудь. А минует срок — в церковь допустят, только до алтаря, в алтаре же женщинам век не бывать: не дозволено.
Да и много ли чего дозволено женщине? Почитай, на всю жизнь бесправная раба. Выйдешь на улицу — волосы надежно спрячь под плат или рогатую кичку, ни один мужчина не должен увидеть твоих волос, иначе срам на весь мир. Любой мужчина может плюнуть в твое лицо, ударить посохом или стегануть плеткой, да еще обозвать постыдными словами «прелюбодейка, гулящая женка». Постригшая по плечи волосы, предавалась всеобщему проклятию. А как же? Волосы — Бог дал, дабы всегда помнила о покорности мужу.