Рот, полный языков
Шрифт:
Да, империя утомила Камю. Но в конечном счете выбора у него не было. Он решил, как ему поступить, сомнения исчезли.
Снова пора закатывать в гору камень.
— Прошу прощения, господин Райнбек, но я никак не могу передать генерал-губернатору вашу просьбу о встрече. Однако будьте уверены, я проконтролирую ситуацию лично и незамедлительно сообщу вам любые новости о судьбе ваших соотечественников.
Перед лицом такой безапелляционности Райнбек тут же утратил былую браваду. Казалось, он постарел на несколько лет.
— Итак, опять сплошная секретность. Ну черт возьми, Альбер, от тебя-то я ожидал большего, думал, что мы друзья. Впрочем, ничего странного, с вашей-то позиции силы. Вы прекрасно понимаете, что Америке нечего
— Да ладно тебе, Генри, не преувеличивай.
— А разве я преувеличиваю? Или ты знаешь о международном положении Америки что-то, чего не знаю я? Куда ни ткнись — со всех сторон французские базы, не дают нам продохнуть, перекрывают пути естественной экспансии. Квебек и Куба, Мексика и Сандвичевы острова — повсюду французы с их лучевыми пушками. Дефицит нашего торгового баланса с Францией и ее колониями растет год от года. И у наших союзников положение ничуть не лучше. Испания, Германия, даже бывшая владычица морей Британия теперь бессильны перед вами. Ваша империя — это что-то совершенно беспрецедентное в человеческой истории. Вы не просто держава, а сверхдержава. Нет — гипердержава. Не осталось такой страны, которая решится сказать вам слово поперек. Вы поступаете, как вам заблагорассудится, в любой ситуации, а на мнение всего остального мира вам наплевать. И ладно бы с политикой — в конце концов, мы могли бы пережить честное соперничество на международной арене. Но что нас действительно убивает — это ваша культурная гегемония. Наша молодежь подражает французской моде, смотрит французское кино, читает французские книжки. А свое, американское, искусство буквально вымирает. Духовная колонизация — вот что это такое. Самая опасная угроза с вашей стороны.
Камю хотел было оспорить столь циничный анализ международного положения, но осознал, что посол прав от первого до последнего слова, и решил не опускаться до лицемерия.
— Прости, Генри, но так устроен мир, — сказал он. — Мы оба должны примириться с реальностью.
— Тебе-то легко говорить, с твоего высокого шестка, — бросил Райнбек, развернулся и вышел.
Разговор с послом не на шутку расстроил Камю. Он ощутил, как на него давят стены собственного кабинета, и бросил взгляд на часы. Уже начало второго. Сходит-ка он пообедает у Селеста.
Он нажал кнопку телеинтеркома:
— Я уйду на час.
— Хорошо, мсье.
На улице июльское пекло и само давление солнечных лучей буквально расплющили Альбера — со знакомой, едва ли не приятной бесцеремонностью. Камю родился здесь и вырос, и душой впитал североафриканский климат. Все годы в Париже он чувствовал себя посторонним, и неизвестно, что отвращало его сильней — непривычная погода или высокомерие столичных жителей перед выскочкой из колоний. Окончив учебу и получив первое назначение на службу, он был только рад узнать, что отправляется назад, в Алжир. И больше его не покидал. Он ни с кем не делился тайной любовью к родной земле, распахнутой небу, словно рот или рана, но без этой любви он просто сломался бы.
Непринужденно вышагивая широкой улицей д'Ильи, по обеим сторонам которой высились величественные, в европейском стиле, здания почти вековой давности, Камю воспрянул душой. Сходить бы еще поплавать — его любимый досуг, — и жизнь совсем наладится. Но позволить себе такую роскошь он никак не мог — разве что уже после визита императора. Посередине обсаженного платанами бульвара трамвайные колеи раздавались в стороны, огибая постамент, на котором гранитный профессор Блондло потрясал опытной моделью генератора N-лучей.
Камю с увлечением разглядывал проходящих женщин, радовался морю, что проглядывало в створе пересекающих бульвар улиц. У торговца-араба (лицензия — на видном месте за стеклом лотка) он купил стакан лимонада, приправленного настоем
Еще несколько кварталов — и Камю прибыл к месту назначения.
В дверях ресторанчика, на своем обычном месте, стоял Селест, выпятив обтянутое передником брюшко и топорща седые усы. Он поприветствовал Камю с максимумом обходительности и препроводил того к традиционному Альберову столику. Камю заказал простое блюдо из рыбы с кускусом и охлажденного белого вина. Когда обед принесли, Камю проглотил его быстро и с аппетитом, рассеянно думая обо всем и ни о чем. В мыслях его крутился расплывчатый калейдоскоп из недавних проблем, вплоть до визита Райнбека. Но в конце концов, после второго бокала вина, Камю обнаружил, что все больше думает о своих покойных родителях. С особенной яркостью ему вспоминались вечные отцовские анекдоты о том, как старший Камю лично присутствовал при рождении империи.
Дело было в 1914 году, Европу только-только начала раздирать Великая война. Люсьен Камю служил в армии, защищая Францию далеко от своей тропической родины. Его часть вместе с множеством других стояла на Марне, готовясь к титанической битве, и Люсьен с товарищами не надеялись выйти из этой переделки живыми, когда произошло спасительное чудо. Из тыла на специально переоборудованных конных тягачах к линии фронта вывезли несколько странных орудий, без стволов как таковых, — сплошная мешанина призм, аккумуляторных батарей и гиперболических рефлекторов. Их выстроили дугой напротив германских позиций, и по команде самого маршала Жоффра установки извергли фиолетовые лучи небывалой разрушительной мощи, с шипением испарявшие все вещество на своем пути. Немецкая армия на Марне была полностью уничтожена, с французской же стороны не погиб ни один солдат.
После этих испытаний нового оружия Великая война — или, как большинство предпочитало в шутку звать ее потом, «Великий пшик», — продолжалась всего несколько месяцев. Футуристическое оружие применялось на всех фронтах во всевозрастающих количествах, испепеляя любые силы, которые осмеливались противостоять Франции. Еще до конца года был подписан Версальский договор, и войска Тройственного союза заняли Германию; несмотря на протесты Англии и России, французские силы в зоне оккупации доминировали. (Четыре года назад в разгромленной стране наконец позволили провести первые послевоенные выборы, и Камю с любопытством наблюдал за их результатами. Не исключено, что теперь французских гражданских наблюдателей можно будет перевести из Германии в другие жизненно важные уголки империи.) Вскоре был официально закреплен переход от Третьей республики к империи: на трон взошел император — недалекий, подверженный влиянию отпрыск древнего рода.
Разумеется, всех — и Люсьена с его товарищами в том числе — тогда в первую очередь волновал вопрос, откуда взялось это загадочное чудо-оружие. Вскоре публику просветили, во всех достохвальных подробностях.
За десять лет до битвы на Марне, когда Рене Блондло был простым преподавателем физики в университете Нанси, профессора заинтересовал недавно открытый феномен рентгеновских, или Х-лучей. В попытке поляризовать это невидимое излучение Блондло собрал целый ряд установок, вроде бы генерировавших новую трудноуловимую разновидность лучей, тут же окрещенных N-лучами в честь профессорской родины — города Нанси. Ядром генератора N-лучей служило замысловатое сочетание призм и линз.