Рота почетного караула
Шрифт:
"Это ее стол", - догадался Андрей, хотя Насте была бы вроде ни к чему старая, отбитая по краям пластмассовая пепельница в виде охотничьей собаки, устало положившей морду на передние лапы.
Настя поставила на плиту чайник, достала чашки с блюдцами. Голубые подвинула: одну - Андрею, другую - себе, а третью, с еле поблескивающим золотым ободком, старенькую, оставила на середине стола, наверное, для того, кого они ожидали с минуты на минуту.
– Это ведь его сын, - проговорила Настя безо всякой связи.
– Помните? На
– А он вам... кто?
– спросил Андрей. Настя ответила не сразу.
Налила в две чашки чай, села рядом и сказала не очень охотно:
– Длинная история. У меня родители в вечных командировках. Что мать, что отец. У отца любимая поговорка: "Не жизнь, а день приезда, день отъезда". А он... Просто сосед. А теперь вроде за деда...
"Странно, - подумал Андрей.
– Совсем одна. Дед, фотография... А при чем тут Настя? И при чем я?" И он опять со жгучим стыдом вспомнил о невыполненном обещании.
– Понимаете, какое дело... Он почти уверен, что его сын лежит в могиле Неизвестного солдата... Погиб где-то недалеко от Крюкова... Или в Красной Поляне... В общем, неизвестно где, но там... И вот Кузьмич внушил себе, что именно его сын под Вечным огнем... Больше двадцати лет искал могилу. И ничего, ни следа. Многие считают его чудаком, смеются. А мне его жаль. Ну кто, скажите, кто докажет, что под Вечным огнем не его сын? Каждое утро Девятого Мая я вожу его туда... Раньше ходил сам... Каждый день...
Хлопнула дверь, в прихожей раздались шаги, Андрей обернулся.
Прислонясь к дверному косяку, щурясь от встречного света, на них смотрел, поблескивая очками, щуплый, небольшого роста старик в поношенном, с коротковатыми рукавами пиджаке. Зеленая байковая рубашка опрятно застегнута на верхнюю пуговичку. Он уже успел переобуться и стоял в растоптанных суконных тапочках, слегка косолапо отставив ногу. Старик долго приглядывался - с улицы слепило, наверное, как ранней весной.
– Здравстуйте, молодой человек, - с доброй усмешкой проговорил наконец старик, и Андрей с неловкостью ощутил на себе любопытно-придирчивый, изучающий его взгляд.
– Это тот самый Андрей, - привстала Настя.
– А это Кузьмич, повернулась она к Андрею, и в ее голосе послышалось желание, чтобы они сразу же подружились, понравились друг другу. Настя торопливо налила чаю старику.
Пригладив редеющие волосы, старик неторопливо присел рядом, взял чашку, подержал в ладонях, как бы согреваясь.
Очки блеснули совсем близко, и Андрей увидел в упор глянувшие на него из глубокой, родниковой прозрачности стекол увеличенные, расширенные голубоватые глаза.
Старик как будто смотрел на него со дна чистой реки.
– Так, значит, в роте служите, в этой самой?
– В роте почетного караула, - с удовольствием подтвердил Андрей. Но ему чем-то уже не нравился этот старик, вкрадчивым
– Он, оказывается, стоял у Вечного огня!
– с гордостью за Андрея, за нового своего знакомого, сказала Настя.
– Как? У самой могилы Неизвестного солдата?
– не поверил старик, и голубоватые глаза его под стеклами очков расширились еще больше.
Он опять тем же цепким, по теперь обрадованным взглядом пробежал по Андрею - от погон до сапог, - улыбнулся, нахмурился, снова улыбнулся и обмяк.
– Ах ты, раскудря моя рябина... Да что ж вы раньше-то молчали?
Перелил чай из чашки в блюдечко, подержал немного, остужая, и вылил обратно в чашку - не давали ему руки покоя, не знал он, куда их девать.
– Значит, в роте почетного караула...
– как бы с новым удивлением пробормотал Кузьмич.
– Видел я, видел, как стоите... Ладно, красиво. И форма опять же...
Он хотел что-то добавить, но, наверное, не нашел слова, только крякнул, махнул рукой и взглянул на Андрея с еще большим уважением и интересом.
– Сколько ж смена?
– Час, - небрежно ответил Андрей.
– И в жару, и в холод?
– И в жару, и в холод. В зависимости от метеоусловий могут быть изменения...
– Так-так.
– Старик отхлебнул чаю, закашлялся. И было заметно - о чем-то другом, очень важном хотел он спросить Андрея, но почему-то не решался. Настя смотрела на обоих с ожиданием.
– Вот что мне скажи, - проговорил старик, осторожно и, очевидно, для доверительности перейдя на "ты".
– Как там у вас, в роте, полагают... Кто в могиле-то?
Из-под сведенных, как от боли, бровей, в каком-то мучительно неразрешимом вопросе на Андрея опять глянули, как будто со дна реки, глаза. Он смутился, заворочался на стуле.
Но старик не дал ответить.
– Я, конечно, понимаю, - тихо, сожалеюще произнес он.
– Как не понимать... Неизвестный солдат - это, так сказать, памятник всем погибшим известным и неизвестным ("И Матюшин то же говорил!"). И огонь зажгли, чтоб наши души греть... Ну а все-таки... Ведь там...
– И старик отодвинул чашку, сдавил пальцами небритые щеки и снова пронзил Андрея тем же немигающим взглядом.
– Там ведь не вообще солдат лежит, а конкретный... И имя у него есть, и фамилия...
И тут стало слышно, как тикает будильник на подоконнике.
– А я вот все думаю, - убежденно, словно боясь, что ему не поверят, проговорил Кузьмич, - я думаю, уж не мой ли Колюшка там лежит... А, солдат?
Андрей растерянно молчал. "Что сказать? Неужели этот старик..."
– Там неизвестный, - пробормотал Андрей.
– Неизвестно... Понимаете, неизвестно кто... Глаза Кузьмича подернулись холодноватым отчуждением.
– Как это неизвестно?
– незнакомо-скрипучим голосом отозвался он. Это вам неизвестно... А нам известно все!