Рота, подъем!
Шрифт:
– Копаем отсюда, – указал лейтенант.
– И до куда?
– И до обеда. А если не справимся, то до ужина. Надо сделать норму по выкапыванию траншеи.
– Для стрельбы выполнения норматива по стрельбе с коня стоя?
– Не твоего ума дела. Скажут – будешь и для коня копать. Главное в норматив уложиться.
О каком нормативе идет речь и кто его придумал, лейтенант благоразумно умолчал.
Один из законов советской армии гласил: "Бери больше, кидай дальше, пока летит – отдыхай". Бросать дальше не хотелось. После плотного завтрака и дойти-то
– Работаем, работаем. Не стоим. Абдусаматов, как ты копаешь? Как лопату держишь?
– Я не копальщик, я наводчик-оператор.
– Ты, в первую очередь, солдат. А значит должен уметь все.
Знаешь, какое главное оружие солдата?
– Лопата.
– Верно. Дай сюда.
Лейтенант протянул руку к лопате солдата, и тот радостно вручил ее офицеру. Гераничев расстегнул портупею, скинул офицерский бушлат прямо на снег. Туда же полетели свитер, рубашка и майка белого как снег цвета. Голый торс офицера был покрыт редкими, неравномерно распределенными по телу волосами. Взяв лопату, лейтенант начал неистово ей махать. Снег полетел из-под лопаты, как будто бы к ней умельцы приделали моторчик.
– Вот так надо, вот так. Смотри Абдусаматов. Смотри, как надо.
Последний раз показываю.
Абдусаматов, втянув голову в плечи, запихнув замерзающие руки в карманы, стараясь спрятать худую шею как можно дальше в тощий воротник солдатского бушлата, смотрел из-под шапки, практически не моргая, на полуголого Гераничева, который без устали расчищал лопатой снег, обнажая промерзлую декабрьскую землю.
– Адусаматов, ты чего замер?
– Мне холодно, товарищ лейтенант.
– Так работать надо, и будет жарко.
– Мне за Вас холодно.
Солдаты, бросившие занятие и наблюдавшие за работой взводного, засмеялись. Гераничев понял, что стал единственным работающим посмешищем и пихнул лопату назад в руки узбека.
– Работать. Всем работать.
– Товарищ лейтенант, – посмотрел я на темные тучи, нависающие над другой стороной поля. – Я, конечно, понимаю, что дураков она, работа, любит. Но нахрена мы чистим снег, если выкопать траншею сегодня все равно не сможем.
– Мы завтра выкопаем.
– Завтра мы, может быть, и выкопаем, только снег ночью пойдет и придется по новой расчищать…
– Вы, что, товарищ сержант, самый умный?
– Скорее самый глупый.
– Вот и закройте рот, а то трусы видно. Работайте, работайте.
Через пару часов, окончательно вымокнув в снегу, мы побрели по своим же следам обратно, расширяя дорожку своими валенками и мокрыми сапогами. Оставленный в палатке солдат разжег огонь в буржуйке, и она, коптя и воняя, грела место нашего будущего сна. Вода с палатки стекала по крыше и углам, обещая ночью замерзнуть и превратиться в лед, если буржуйку перестанут топить. Мы, съев уже начинающий подмерзать ужин, разошлись по койками. Перед сном я успел найти прапорщика Змеева и убедить его, что мне необходимы валенки. Скрипя сердцем и побурчав для приличия, начальник ПХЧ выдал мне из загашника валенки, которые я тут же и напялил на ноги, спрятав
– Отбой, отбой, – послышался крик Геры, входящего в палатку с большим светящимся фонарем.
Ну, почему он должен был светить в лица?
– Фонарь убери, урод! – потребовал Шаров.
– Кто сказал? Кто сказал? – задал вопрос "брат", как будто у него было плохо со слухом.
– Никто, товарищ лейтенант, все давно спят.
– Почему рты открыты? Спать, я приказал.
Глупость армейская не имела границ. Лейтенант вышел из палатки, и тут же послышался его громкий крик:
– Вы куда пошли? Оба ко мне. Я тебя знаю. Куда?
– В туалет.
– Вдвоем? На брудершафт?
– Нет. По большому.
– Вы бы еще в театр сходили. Один стоит тут, второй идет.
– Гераничев, лейтенант, – крик шел из небольшого одноэтажного домика операторов, отданного на откуп офицерскому составу. – Иди сюда. Все-то тебе неймется. Оставь их нах.
Голос Рожина уже немного заплетался. Ему вечно не хватало собутыльников, и оставшийся лейтенант был для него буквальное необходим, чтобы никто не сказал, что комбат алкаш и пьет в одиночку.
Проснулся я от дикого холода. Нос не чувствовался совершенно, да и ноги промерзли не на шутку. Спать в валенках было не удобно, и я их снял, оставшись в одежде, чуть расстегнув ворот гимнастерки.
Ушанку, которую я вечером положил под подушку из-за жары в палатке, я тут же напялил на голову, завязав под подбородком. От трубы буржуйки пара не шло, показывая, что о нагреве палатки давным-давно забыли. Запахнулся получше подбушлатником, но никак не удавалось обернуть ноги тонким армейским одеялом. Кто-то полез одевать не то сапоги, не то валенки. "Дурак, ноги вспотеют, утром просто окоченеют", – подумал я, но рот не открывался, чтобы сказать об этом солдату. Жутко хотелось в туалет, но одна мысль о том, что для этого надо вылезти на еще более жуткий мороз, перебивало любое желание шевелиться. Чуть покрутившись, я смог снова заснуть.
– Подъем, подъем! – кричал полный сил Гера, откидывая полог палатки.
– Чего ему не спится?
– У него недержание. Сперма на мозги давит.
– Подъем, вставать!! Вы здесь спите, а там Родину снегом заносит!
Нехотя, солдаты (особо нерасторопных лейтенант дергал за ноги) слезали с кроватей, наматывая портянки и запихивая ноги в имеющуюся обувку.
– Выходи строиться.
Солнце светило, отражаясь от белого снега кое-где выглядевшего из-за желтых пятнен, как леопардовая шкура.
– Кто ссал? Кто обоссал все вокруг? – Рожин выглядел, как после тяжелой попойки, что в общем-то было не далеко от истины.
– Птички, наверное, – решил пошутить кто-то из "дедов".
Рожин мелкими шажками подскочил к солдату и сунул ему кулак в рукавице в нос. Солдат отклонил голову.
– Что ты сказал, боец? Что? Я не слышу, повтори!
– Ничего, товарищ майор.
– Нагнись-ка сюда. Нагнись, я сказал!
Следующий удар попал солдату точно в переносицу. Алая кровь брызнула из носа на снег.