Рота, подъем!
Шрифт:
– Я все понимаю. Все. Весна. Щепка на щепку лезет, но надо думать головой, а не головкой. Вот если бы я не поймал Тарамана на улице – так яйца бы ему через месяц и отрезали. Ходит, блин, ноги на ширине плеч. Яйца уже во какие, – показал замполит два здоровых кулака.
–
Лучше на губе пять дней посидеть, чем потом всю жизнь без… Тихо, тихо всем. Я же сказал, что все понимаю, сам молод был. Понимаю, что домой все хотите. Командиры уже получили указание подать списки.
Тихо, я сказал. Мы уже подготавливаем дембельские аккорды. Вот майские праздники пройдут, и начнем отпускать
Праздники в армии, как известно, время повышенной боеготовности, что выражается в бесконечных проверках и смотрах. Нашей роте повезло, мы снова оказались в карауле, избежав праздничного смотра с обязательной маршировкой по плацу и распеванием армейских песен…
Караул этот был необычен тем, что, во-первых, в качестве компенсации мы получили от командира полка настоящие пирожные, а во-вторых, мы знали, что проверяющие будут обязательно приходить в течение всего дня, и их ранги могут быть самыми разнообразными. Несмотря на эти знания, проверяющего я пропустил. В то время, когда приносят термосы с едой, дверь на двор караульного помещения остается открытой, на что сразу срабатывает сигнализация на пульте дежурного по караулу.
Чтобы эта пищащая на высокой тональности сирена умолкла, клавишу сигнала можно зажать обычной спичкой, что я и сделал, как это было отработано во время любого предыдущего караула.
Генерала я заметил немного раньше начальника караула, но проверяющий уже успел пересечь порог караульного помещения. Я ударил легко сапогом в сапог лейтенанта, который читал книгу, Гераничев не отреагировал, и я, поднимаясь, ударил второй раз. Он поднял на меня голову, и, проследив мой взгляд, вскочил, прикладывая руку к фуражке.
– Товарищ генерал-лейтенант, за время караула никаких происшествий не случилось, начальник караула лейтенант Герасимов.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант, – оторвал руку от фуражки генерал и протянул ее начкару.
– Здравия желаю, – повторил за ним лейтенант и пожал протянутую руку.
Все это время я пытался застегнуть крючок гимнастерки, который никак не мог попасть в предназначенное для него кольцо. Наконец, эти попытки увенчались успехом, и я поднял руку к головному убору.
Генерал уже стоял и смотрел на меня в аналогичной позе.
– Товарищ генерал-майор, помощник начальника караула, гвардии старший сержант Ханин
– Гвардии? Здравствуйте, товарищ сержант, – протянул мне руку генерал-майор.
– Здрасьте, товарищ генерал, – ответит я, и пожал довольно крепкую ладонь.
– Пойдем, лейтенант. Покажешь мне караулку.
Офицеры вышли. Я сел. В сердцах ругнулся сам на себя и выдернул спичку из пульта. Сняв трубку поста, я попробовал отругать "фишку" – стоящего на воротах солдата, но получил благоразумное возражение, что это моя вина, мол, он мне звонил, звонил и даже руками махал, а я никак не реагировал. Солдат был прав, и мне стоило ждать положенного нагоняя.
Генерал, пройдя по караульному помещению и, заглянув во все комнаты, вышел, и Гераничев вернулся к столу.
– Ну, товарищ лейтенант, что сказал
– Все в порядке, все чисто и убрано. Он только не понял, почему у меня сержант до сих пор не научился отвечать генералу "здравия желаю", а помнит гражданское "здрасьте".
– Не помнит, товарищ лейтенант, а вспоминает. Посмотрите в окно – видите, кто идет?
В двери входа на двор появился командир полка, но взводный этого видеть не мог.
– Кто?
– Мой дембель.
– Ханин…
– Шучу я, шучу, товарищ лейтенант. Кэп идет. Хотя, может, и не шучу про дембель.
Наряд прошел без проблем, всему составу караула была объявлена благодарность, от которой нам было ни тепло, ни холодно. И почему в армии так любят раздавать совершенно не нужные благодарности, когда есть куда более приятные поощрения, такие, как увольнительная в город или тяжелозаслуживаемый отпуск? Да потому, что от благодарности никому не убудет, но и не прибудет. Почти как от грамот, выдаваемых пионерской и комсомольской организациями.
И вот пришло время получать хэбэ – хлопчатобумажное обмундирование, означавшее, что весна идет полным ходом и скоро лето, а значит, и дом. Мы скидывали в каптерке у старшины грязные, пропахшие зимним потом, полушерстяные штаны и гимнастерки и получали свою хлопчатобумажную форму. Тем, кому оставалось служить больше полугода, те получали новое обмундирование, нам же выдавали старое.
Ругань и мат стояли в помещении.
– Чего ты хочешь от меня? Что выдали – то и получи. Нет твоей формы уже. Нет. Думаешь, ее кто-то хранить для тебя станет? И какая тебе разница – еще две недели, и ты ухандохаешь любую форму на аккорде, а потом выкинешь, и в парадке домой. Да сделаю я тебе новую парадку, сделаю.
В роте давно ходили слухи, что старшина приторговывает обмундированием, но, как известно "не пойман – не вор", и мы набирали то, что могли найти, стараясь вытащить одежду хоть как-то подходящую по размеру. Я смог выудить из общей кучи гимнастерку, которая мне и принадлежала, а вот штаны пришлось брать куда большего размера.
– Ушьешь, – успокоил меня грек.
– Больше мне делать нечего, как ушивать, – буркнул я, уверенный, что этим заниматься не буду, но массовое занятие стиркой, глажкой, ушиванием обмундирования, пришиванием новых погон взяли надо мной верх, и я достал нитку с иголкой. Через полчаса брюки были ушиты. Я с трудом влез в произведение своего труда. Армейские портки песочного цвета облегали мои ноги и зад лучше любых джинсов, которые молодые девчонки одевали исключительно с мылом.
– Ну, ты разошелся, – поглядел на меня Прохоров. – Расшей сантиметра на два-три.
– На это меня точно не хватит. Или так, или не как. Первый раз за два года такой ерундой маюсь. Лучше бы и не начинал.
Долго проходить в таком виде у меня не получилось. Гераничев, увидев меня через пару дней в таком виде, потребовал расшить.
– Они же большие на меня, товарищ лейтенант. Спадают. Выгляжу как дух.
– С большими – к старшине. А у нас советская армия, а не гусарская часть. Нечего тут маслами и гениталиями выпирать. К вечеру чтобы расшил.