Рота, подъем!
Шрифт:
До самого вечера Гераничев донимал меня то с одним, то с другим.
Я упрямо старался не выполнять его бессмысленных с моей точки зрения указаний, или пропуская их, или прячась по разным местам. Ночью наши взаимоотношения достигли апогея, и длительная беседа стала завершением праздничного дня. Гераничев никак не мог понять, что для меня служба уже закончена, и в течение последних дней ему не удастся сделать из меня робота, выполняющего быстро и беспрекословно все мыслимые и немыслимые приказы и распоряжения. Для того чтобы понять солдата, нужно два года носить кирзовые, а не яловые
Также отличались боевые офицеры, прошедшие Афган от штабных офицеров
Подмосковья. У "афганцев" не было той требовательности к внешнему виду, они не цеплялись к форме, значками, скошенным дембельским сапогам или ночным посиделкам дедов в каптерке за чаем. Они требовали знание службы и выполнение необходимых обязанностей, в то время как не имевшие боевого опыта офицеры старались максимально использовать появившуюся у них практически безграничную власть. Из моих эмоциональных объяснений Гераничев снова сделал вывод, что я пытаюсь оскорбить офицерский корпус и, наверное, только Бог сдерживал его от желания съездить мне по физиономии.
На следующий день, когда я, закинув ногу на ногу, смотрел в телевизор и не вскочил на появление взводного в радостном приветствии, это оказалось для него последней каплей.
– Товарищ сержант, дайте мне Ваш военный билет.
Военный билет в тот день оказался со мной, и я протянул его лейтенанту.
– Идите за мной.
– Опять на губу?
– Не задавайте вопросов. Идите!
Под вопросительными, смеющимися и сочувствующими взглядами солдат, я вышел из роты и, практически дыша в спину командира взвода, пошел за ним мимо столовой, чепка и лысых кустов роз в штаб полка. Мы поднялись на второй этаж и остановились около двери командира части.
– Стойте здесь, – приказал Гераничев и, постучав, вошел в дверь кэпа. – Разрешите, товарищ подполковник?
– Заходи, что у тебя?
Внутренние стены штаба полка были достаточно тонки для того, чтобы слышать все, что за ними происходит.
– Товарищ подполковник. Я прошу разжаловать Ханина в ефрейторы.
– Это еще почему? Он не справляется со своими обязанностями?
– Так точно. А главное, он не уважает своих непосредственных командиров. Он не выполняет их распоряжений и приказов, он…
– Он твой сержант?
– Так точно.
– Значит, ты не справляешься со своим замкомвзвода? Я правильно понял? Он дембель? Дай его военный билет. Так, что у нас тут? Ага, ага. Так значит, – забормотал подполковник, и вдруг его голос затряс стены и без того хлипкого здания. – Ты охерел, лейтенант? Ты его военный билет хоть раз в руки брал? Ты видел, что он не сержант, а старший сержант? На всю часть всего два старших сержанта, Ханин и
Аврумян из разведроты. Он гвардеец, отличник боевой и политической подготовки. Ты эти печати в военном билете не видел? У тебя со зрением или умом плохо, взводный?!!! Если его разжаловать в ефрейторы, то тебя в младшие лейтенанты
– За что, товарищ полковник? – поднял одно звание вверх
– Потому, что он должен такое вытворить такое… что я даже не знаю, что, чтобы его понизить на три… Это же позор для всей части будет. В общем, ты меня понял. Иди отсюда, пока я тебя самого не разжаловал к той самой матери. Иди и работай с личным составом.
На Гераничева, покинувшего кабинет командира полка, было жалко смотреть. Бравый офицер, который фанатично тянул лямку армейской службы и только в ней, в службе советской армии, видел свое будущее, стоял опущенным. Глядя в пол, он протянул мне военный билет.
– Ханин, Вы почему не сказал мне, что Вы старший сержант? – сделал он ударение на слове "старший".
– Виноват, товарищ лейтенант, я гвардии старший сержант, – выделил я гвардейское отличие.
– Идите в роту. Я скоро подойду.
Мне было жалко лейтенанта. Человек, всю свою жизнь стремящийся в армию, верящий, что только таким образом он может принести пользу стране, любящий учиться и обучать, свято верящий в правильность своих действий и действий командиров, оказался заложником системы, в которую верил. Я понимал, что еще не раз он столкнется с этим в своей жизни, если она будет целиком связана с армией, местом, где нет и, наверное, не должно быть свободы. На то она и армия.
Дембельский аккорд
– Домой-то хочешь? – вопрос ротного застал меня, сидящего перед телевизором в расположении, врасплох.
– Кто ж не хочет? Хочу. А когда?
– Когда дембельский аккорд закончишь. С завтрашнего дня направляешься в танковый батальон. Там будете есть, спать, и строить то, что прикажут.
– Есть! – обрадовался я. Любой дембельский аккорд означал, что ты на финишной прямой армейского марафона…
– Если хочешь, можешь оттуда приехать на первую отправку. Из нашей роты никого не будет, но…
– Я лучше поработаю на свой дембель.
– Это правильно. А сейчас собери роту в ленинской комнате. Будем прощаться с будущими гражданскими лицами.
Через четверть часа все солдаты, сержанты и офицеры роты сидели, стояли, прохаживались в комнате с агитплакатами, портретами и стендом с количественно-национальным составом батальона. Ротный говорил последние прощальные слова, благодарил за службу, сожалел, что в роте не оказалось ни одного достойного для того, чтобы оказаться в первой партии и предложил сравнить способности уходящих в запас с теми, кому оставалось еще время служить. Солдаты отжимались, вспоминали обязанности дневального и часового, но ротному этого показалось мало, и он потребовал принести два АКМа.
Автоматы положили на выдвинутые столы поверх разложенных плащ-палаток, и старший лейтенант вызвал желающих. Никто не шевелился.
– Джураев, иди сюда. Ты же ас в сборке-разборке АКМа.
– Ага, – азербайджанец был горд тем, что его вызвали и заранее похвалили.
– А кто из дембелей рискнет опозориться?
– Разрешите мне, товарищ старший лейтенант? – я поднялся из-за стола.
– Давай, давай. Тебе, как гвардейцу, сам Бог велел.
Я встал за соседний от Джураева стол и поправил автомат, ставший уже родным за последние два года.